Книга Святая и греховная машина любви - Айрис Мердок

Шагнув к Монти, Харриет взяла его за обе руки. В прихожей опять раздался звонок.

На крыльце под фонарем стояли Дейвид, Эдгар и вокруг них несколько чемоданов. Монти едва сдержался, чтобы не расхохотаться.

— Входите, входите. Харриет уже здесь, она мне все объяснила. — Главное без лишней бравурности, напомнил он сам себе; все это и правда ужасно.

Дейвид, бледный, с каменно-неподвижным лицом, уже вносил чемоданы. Эдгар строго глядел на Монти.

— Извини, я нес тогда совершенный бред, — сказал Монти. — Не знаю, что на меня нашло. Пожалуйста, прости меня.

Лицо Эдгара тут же расплылось в блаженной улыбке — вероятно, он держал ее наготове, лишь слегка прикрыв напускной суровостью. Эта неожиданная смена выражения напомнила Монти прежнего Эдгара — розовощекого, светловолосого, страшно стеснительного и страшно умного.

На пороге кабинета появилась Харриет. Она смотрела на вновь прибывших несчастными трагическими глазами и, кажется, опять собиралась заплакать.

— Ну вот, Харриет, — поспешно объявил Монти, — ты у себя дома. Думаю, дальше вы тут без меня уже разберетесь, Дейвид с Эдгаром тебе помогут. Простыни, постели — в общем, найдете все, что нужно. Комнаты выбирайте, какие хотите, кухня тоже а вашем распоряжении. А я пойду.

— Как? — воскликнула Харриет. — Монти, умоляю тебя, ты что, совсем уходишь?

— Нет, что ты, просто хочу немного пройтись. Монти выскочил за дверь и чуть не бегом припустил в сторону калитки. На улице уже совсем стемнело, но небо еще голубело вечерней голубизной, сквозь которую просвечивали только самые крупные звезды. Услышав за спиной быстро приближающиеся шаги, Монти резко обернулся — и Дейвид с разбегу налетел прямо на него. От неожиданности оба вцепились друг в друга.

— Монти, вы не бросите нас? — не разжимая пальцев, спросил Дейвид. — Правда, не бросите?

— Не брошу, конечно. Куда я, по-твоему, могу деться?

— Мало ли куда. Допустим, в Китай. Да куда угодно!

— Я не поеду в Китай, — сказал Монти.

* * *

Монти выругался про себя, безуспешно пытаясь поддеть гнутый гвоздь соскальзывающим клювом молотка. Он чувствовал себя безруким, ни на что не годным болваном. Было почему-то до нелепости страшно: вдруг он ничего не сможет, вдруг не справится? Он уже отодрал от забора между Худхаусом и Локеттсом одну доску и сейчас сражался со второй. Собаки, для которых предназначался будущий проход, насмешливо скалили клыки, наблюдая с той стороны за его усилиями. Каждый новый удар молотка сопровождался их заливистым лаем. Черная лохматая морда Ганимеда уже просунулась в щель. Монти в сердцах пнул доску ногой, собаки отскочили. Наконец нижняя часть доски расщепилась надвое, и собаки, начиная с самых маленьких, стали просачиваться в сад.

Он уже позвонил в Бэнкхерст и договорился, что приедет на собеседование в пятницу (по телефону с ним разговаривала секретарша Бинки). Таким образом шаг был сделан, план спасения начал из мечты превращаться в действительность, хотя облегчения это не принесло. Он никак не мог оживить в себе ощущения, которые изначально связывались у него с понятием «настоящая нормальная работа». Мысль о том, что это новое испытание, которое ему непременно надо выдержать, не вызывала особого подъема. Ясно было только одно: в какой-то момент он принял решение не блуждать больше в дебрях собственной души, а окружить себя простыми и обязательными вещами — и вот теперь эти вещи напоминали о себе. Они должны были стать частью его очищения от Мило и избавления от Магнуса. Было также ясно, что если оставить все как есть, с ума он, пожалуй, не сойдет, но не исключено, что с ним произойдут какие-то иные, еще худшие изменения. Вторжение нежданных гостей нервировало его не на шутку, и он избегал их общества, насколько это было возможно. Собственные сиюминутные переживания казались ему невыразимо ничтожными, но отделаться от них он не мог — выходит, за столько лет так ничему и не научился.

Он почти перестал спать, но, когда забывался, по-прежнему видел сны. Сегодня ночью ему снилась Софи. Он лежал в своей постели, только постель почему-то превратилась в длинный узкий ящик с деревянными стенками. Софи, освещенная огнями рампы, молча прошла мимо. Она была одета в подвенечное платье. (На самом деле у нее никогда не было подвенечного платья, в день бракосочетания она забежала «расписаться» с Монти как бы между делом; зато миссис Смолл, в отличие от нее, с самого дня свадьбы хранила свой подвенечный наряд тщательно упакованным в черную оберточную бумагу.) Так Софи не умерла, подумал Монти, просто она теперь немая. Да, нелегко, наверное: с ее-то острым язычком — и все время молчать! В этот момент Софи взглянула на него; блеснули, как ему показалось, ее очки — только это были не очки, а неестественно крупные слезы, сверкавшие вокруг ее глаз наподобие чешуи. Когда Софи уже прошла, Монти с ужасом заметил, что она не одна, по пятам за ней следует епископ в темно-красных бриджах до колен — тот самый, но только вместо деревянной ноги у него каким-то образом успела отрасти настоящая. Неспешно шествуя мимо, епископ повернул голову и улыбнулся Монти заговорщицкой улыбкой.

Пока Монти пинал ногами забор и припоминал свой сон, Эдгар и Харриет сидели у него в мавританской гостиной, увлеченные беседой. Харриет будто загипнотизированная следила за тем, как большим чистым носовым платком Эдгар старательно стирает с ее руки слезу, только что уроненную им самим. Ей было странно, тревожно и страшно жаль Эдгара. Только что он по всем правилам сделал ей совершенно официальное предложение руки и сердца. Предложение она, разумеется, отклонила, сославшись на то, что она уже замужем, но все же это было очень трогательно и в некотором смысле утешительно.

— Я понимаю, — говорил Эдгар, по-прежнему не отпуская ее обернутую платком руку, — но я просто должен был внести ясность. Словом, то есть, если когда-нибудь в будущем я тебе понадоблюсь, — знай, что я целиком и полностью твой.

— Ах, Эдгар, что ты такое говоришь! Я совершенно не хочу, чтобы ты был моим! Я не хочу, чтобы ты стал несчастным.

— А я и не собираюсь становиться несчастным! Понимаешь, мне нужна женщина, которую я мог бы любить. Помнишь, мы с тобой все это уже обсуждали. Я любил Софи. Теперь вот люблю тебя. И это прекрасно, что ты есть. Больше мне ничего не надо — хотя, конечно, я же не могу запретить себе надеяться. Хотя бы на то, что ты приедешь в Мокингем. Просто так — пусть даже меня там не будет.

— Но, Эдгар, милый…

— Ну, помнишь, мы уже обсуждали, неразделенная любовь — а другой я просто не знал, — так вот, если она совершенно безнадежная — то она уже получается не совсем неразделенная… Это как любовь к Богу: просто любишь Его — и все. Даже если Его вообще нет.

— Но я-то есть.

— Любовь обязательно возвращается. Она проходит сквозь предмет любви и возвращается.

— Тогда получается, это любовь к самому себе?

— Да нет же, это совсем не то! Я желаю тебя. Я страстно тебя желаю. Ты разве не чувствуешь?