Книга Генри и Катон - Айрис Мердок

Стоя в темноте и глядя на черный провал двери сарайчика, он почувствовал, что было безумием не принести всех денег. Принеси он все, можно было бы просто молча отдать их и уйти, успокаивая себя тем, что исполнил свой долг. Горло стиснул страх, схожий с виной, и ужасное ощущение, что он балансирует на грани, отделяющей от невообразимо жуткого будущего. Сейчас он, возможно, находился в нескольких дюймах, в нескольких минутах от смерти.

Он шагнул вперед. Тишина казалась живой, невыносимо грозной. Он застыл перед дверью, попытался что-то прошептать, но голос не повиновался ему. Наконец издал слабый звук. Тут же в лицо ему ударил луч фонаря. Генри уронил кейс и схватился за горло.

— Идите в дом, — послышался едва уловимый голос.

Генри нагнулся за кейсом, но резко отскочил, когда его рука столкнулась с чужой рукой. Луч фонаря метнулся по земле, и они двинулись к дому. Генри последовал за лучом, споткнулся о ступеньку, влетел в дверь. Дверь за ним закрылась.

Луч вспыхнул снова, на этот раз прикрытый пальцами, тусклый. Генри увидел кухню, темные задернутые шторы и фигуру, стоящую перед ним.

Тут он узнал Красавчика Джо. Узнал шестиугольные очки, мягкие подстриженные девичьи волосы, длинную линию узкого рта. Из горла вырвался хриплый звук.

— Садитесь.

Генри сел.

— Спокойно, мистер Маршалсон. У меня револьвер и нож, а снаружи ждут очень жестокие и нетерпеливые друзья, — Фонарь на мгновение вспыхнул, осветив лезвие ножа, потом переместился на кейс, который лежал открытый на столе, — Здесь все деньги?

В голове Генри пронеслось: он должен быть смелым, как другие мужчины. Иначе зачем он пришел сюда, а не обратился в полицию! Вот только ужас не дает говорить. Он промямлил тонким дрожащим голосом:

— Нет… только… двадцать тысяч…

Луч и длинная рука проверили содержимое кейса.

— Почему?

— Я не смог… достать сразу все… но я скоро… обещаю…

Последовало молчание; быстрая ловкая рука перебирала пачки банкнотов.

— Плохо. Мои люди не любят отсрочек. Они хотят покончить с делом. Завтра вы должны принести остальное.

Сделав огромное усилие, Генри хрипло проговорил:

— Не могу… мне нужно больше времени, чтобы достать остальное… принесу в четверг или пятницу… клянусь… но я должен знать, что Катон, с ним в порядке… будет в порядке… если я…

В ответ молчание. Генри сидел, скрестив руки на горле.

— Мы отпустим вашего друга, когда принесете деньги. Если не принесете, мы пришлем метку. Ухо вашего приятеля или пальцы. Но вы принесете деньги. Потому что иначе он умрет мучительной смертью. И вы это знаете. Если не сделаете этого, то будете внесены в список очередников на убийство. Попадающий в список живет месяц, год, не дольше. Вы уже никогда не сможете спать спокойно. Но вы не совершите такой ошибки. Мы даем вам время до пятницы, здесь, в то же время, и вы должны прийти с остальными деньгами. Тогда вашего приятеля освободят. Мы не боимся, что вы заговорите. Нет, не боимся. Только приносите деньги, и все будет хорошо. Если не принесете или скажете кому-нибудь хоть слово, вы умрете, и он тоже. От нас нет спасения. Я ухожу. Вы должны оставаться здесь еще полчаса. Один мой друг будет следить снаружи, так что не пытайтесь уйти раньше. Прощайте! Хотя нет, еще секундочку. Я кое-что дам вам. Протяните руку.

Генри встал и протянул руку через стол. В комнате стояла такая густая темнота, что, казалось, он дышит ею, он буквально слышал стаккато своего тяжелого дыхания. Он почувствовал, как Красавчик Джо ласково, но крепко взял его ладонь, слегка повернул. И вдруг острая боль ожгла тыльную сторону, возле суставов. Лезвие полоснуло по костям.

Генри придушенно взвыл и сел, резко толкнув стул, стиснул раненую руку и прижал ее к груди. Он услышал как скрипнул кейс, подхваченный со стола, потом тихий звук открываемой и закрываемой двери.

Он сидел во тьме, и из его глаз лились слезы ужаса, отрезвления, гнева и боли. Разглядеть на часах время было невозможно.

Герда в клетчатом сине-зеленом халате неподвижно стояла в библиотеке у пылавшего камина. Они с Люцием вновь заняли ее с тех пор, как Генри стал подолгу пропадать в Лондоне. Было около трех часов ночи, а Генри все не возвращался. Она уже не помнила, что он в точности сказал. Но она так поняла, что он собирался вернуться в тот же день. Стефани была в этом уверена и, «сущий больной ребенок», как про себя подумала Герда, постоянно спрашивала о нем. Герда принесла ей две снотворные таблетки, проследила, чтобы она их выпила, и пожелала покойной ночи; температуры у Стефани не было.

Герде казалось, что Генри не понимает свою будущую жену, больше того, вообще не способен ее понять. Это не было так уж необычно и не означало, что брак непременно будет неудачным. На этот счет у Герды не было предубеждений. Вполне вероятно, что Генри, задавленному матерью, нужна женщина, над которой он мог бы властвовать, о которой мог бы заботиться. Скорей всего, Генри еще не понял, насколько необходима Стефани такая забота. Герда жалела Стефани и предполагала, что подобная жалость вместе с противоречивым чувством относительно ее связи с Сэнди по меньшей мере пробудили в Генри первоначальный интерес к ней. Но с другой стороны, Генри такой странный. Он как маленький жесткий мяч, заряженный безжалостной, сокрушительной и враждебной энергией. Она уже оставила всякую надежду на взаимопонимание. Сама судьба предназначила ему разрушить ее мир и навсегда скрыться в Америке.

Герда переживала за Стефани, Генри жалел ее. Несомненно, Сэнди тоже ее жалел. Герда немного поговорила с ней о Сэнди, но без намека на доверительность, которую с таким возмущением подозревал Генри. Она пошла на этот разговор не из любопытства, но из понятного сострадания. Она не испытывала интереса, выслушивая признания Стефани. Скорее содрогалась внутренне. Голос ничего не мог сказать ей о настоящем Сэнди, но мог рассказать кое о чем, что она запомнила навсегда. Молчание было лучше. И Стефани, после первых слез над фотографией Сэнди, похоже, тоже это поняла. С годами Герде стало ясно, что в жизни есть вещи, недоступные ее пониманию, и, конечно, одна из них была то, как Сэнди мог обнимать эту женщину. Герда хладнокровно предположила, что та не слишком много значила для Сэнди. Герда все прощала Сэнди, она без труда простила и определенное бессердечие в отношении Стефани. Ей казалось, что высоко над головой Стефани, высоко надо всем она встретилась со спокойным взглядом своего старшего сына и они поняли друг друга. Ни единая душа не знала, никогда бы не узнала, как глубоко было это взаимопонимание, хотя он почти ни о чем не говорил с ней, кроме банальных вещей, и, конечно, ничего о своей жизни. Решив, что ему пора жениться, Герда надеялась получить послушную приличную невестку, слегка глуповатую. Позже она заподозрила Сэнди в гомосексуализме. Это было неважно. Она и Сэнди, теперь вечно молчаливый, составляли такое единство, которое делало подобные вещи совершенно ничего не значащими. До такой степени, что она могла быть совершенно беспристрастной к бедной Стефани.