Книга Сексус - Генри Миллер

12

Я как раз вышел из кабинета Клэнси. Клэнси был генеральным директором «Космодемоник хуесосинг компани». Он был, так сказать, самым главным Хуесосом. И к подчиненным, и к начальству он обращался одинаково: «Сэр».

Уважение мое к Клэнси упало до нулевой отметки. Уже месяцев шесть я избегал общаться с ним, хотя мы условились, что я буду заглядывать к нему хотя бы раз в месяц – просто поболтать о том о сем. Но сегодня он вызвал меня в свою контору. Он выразил мне свое разочарование. По существу, он заявил, что я его подвел.

Бедный мудик! Если б мне не было так противно, я бы даже пожалел Клэнси. Конечно, он сел в лужу, но ведь он сам еще за десяток лет до этого стремился попасть именно туда.

Клэнси держался по-солдатски: человек, готовый получать приказания и, если понадобится, отдавать их. «Будет исполнено!» – таков был его девиз. А из меня солдат, ясное дело, не получился. Я отлично действовал в условиях полной свободы, но теперь, когда вожжи стали натягивать, он с огорчением убедился, что я никак не отвечаю тем заповедям, перед которыми он, генеральный директор Клэнси, услужливо гнул спину. Ужасно было слышать, как я измываюсь над кем-нибудь из Твиллигеровых прихвостней. Мистер Твиллигер, вице-президент, имел сердце из бетона и так же, как и Клэнси, выбился в люди из низов.

Дерьма в ходе краткой беседы со своим начальством я так нахлебался, что меня выворачивало наизнанку. А самое неприятное блюдо подали под конец: я должен был научиться сотрудничать со Спиваком, он стал теперь непосредственным передатчиком воли мистера Твиллигера.

Как можно сотрудничать со стукачом? Тем более со стукачом, специально к тебе приставленным?

Забежав в бар промочить горло, я вспомнил о появлении Спивака на нашей сцене. Это событие всего на пару месяцев опередило мое решение покончить со старой жизнью. Теперь я почувствовал, что его приход ускорил это решение или даже вызвал его. Поворотная точка в моем космококковом существовании пришлась как раз на пору расцвета. Именно в тот момент, когда я все наладил, когда машина заработала как часы, Твиллигер и перетащил Спивака из другого города в качестве специалиста высшего класса. И Спивак положил руку на пульс космококкового организма и нашел, что пульс этот бьется недостаточно быстро.

С того рокового дня со мной стали обращаться как с шахматной пешкой. Первым угрожающим сигналом было перемещение меня в здание главной конторы. Святилище Твиллигера помещалось там же, он сидел пятнадцатью этажами выше меня. Теперь уж никаких штучек, как в старом посыльном бюро с несколькими подсобками на заднем плане и оцинкованным столом, за которым я иногда кое-что набрасывал. Я очутился в душной клетке, окруженный разными хитрыми финтифлюшками, которые жужжали, звенели, подмигивали всякий раз, когда вызывали посыльного. Вот в этом пространстве, достаточном лишь для узенького столика и двух стульев (один для меня, другой для посетителя), я обливался потом и кричал во все горло, чтоб услышать самого себя – так грохотала за окнами улица. Трижды за несколько месяцев я терял голос. И каждый раз тащился к врачу компании. И каждый раз он с сомнением покачивал головой.

– Скажите «а»!

– А-а!

– Скажите «и»!

– И-и-и!

Он вставлял мне в горло тоненькую гладкую палочку, что-то вроде мыльного распылителя.

– Откройте рот пошире.

Я открывал так широко, как только мог. Он что-то там скреб и опрыскивал.

– Теперь получше?

Я пытался сказать «да», но самое большее, на что я был способен, это просипеть ему в лицо «уууг».

– Ничего особенного в вашем горле не вижу, – обычно заключал он. – Зайдите через пару дней, я еще раз посмотрю. Наверное, это из-за погоды.

Ему никогда не приходило в голову поинтересоваться, что приходится испытывать моему горлу в течение всего длинного дня. И конечно, как только я уяснил себе, что потеря голоса влечет за собой несколько дней каникул, я понял, что мне лучше оставить его в неведении насчет причин моего недуга.

Спивак, однако, заподозрил во мне симулянта. А я наслаждался, беседуя с ним почти неразличимым шепотом, даже когда голос возвращался ко мне.

– Что вы сказали? – недовольно переспрашивал он.

Выбрав момент, когда заоконный шум делался еще сильнее, я повторял для него все тем же шепотом какую-нибудь совершенно пустяковую информацию.

– Ах это! – говорил он раздраженно, бесясь оттого, что я не прилагаю никаких усилий напрячь свои голосовые связки. – Когда, вы думаете, вернется к вам голос?

– Не знаю, – сипел я, глядя ему в лицо честным, открытым взором, и до отказа завинчивал заглушку в своей глотке.

Потом он у меня за спиной сговаривался с кем-нибудь из клерков проследить за тем, когда вернется мой голос, и доложить ему.

Голос ко мне возвращался, как только Спивак уходил. Но если звонил телефон, трубку должен был брать мой помощник: «Мистер Миллер не может пользоваться телефоном. У мистера Миллера пропал голос». Я-то знал, зачем я это делаю. Времени проходило как раз столько, сколько требовалось Спиваку пройти по этажам, добраться до своей будки и набрать мой номер. Черта с два вы нас поймаете, мистер Спивак! Мы не дремлем на посту!

И все-таки какое дерьмо! Детские игры. В любой большой корпорации играют в такие игры. Это всего лишь отдушина для человека. Это как с цивилизацией. Как в то самое время, когда вы навели на себя глянец, наманикюрились, оделись в костюм, сшитый у портного, вам суют в руки винтовку и будут ждать, чтобы вы за шесть уроков выучились протыкать штыком мешок с отрубями. Конечно, это обескураживает, мягко говоря. Но ничего – если не будет ни паники на биржах, ни войны, ни революции, вы продолжите движение от одного теплого тухлого места к другому, пока сами не станете каким-нибудь Хуем с Горы и светильник в вашей голове не погаснет окончательно.

Я принял еще одну порцию и посмотрел на большие часы на башне Метрополитен. Забавно, что эти часы вдохновили меня на первое и единственное в моей жизни стихотворение. Это было вскоре после того, как они переместили меня в Аптаун из главного здания. Башня заполняла собой все окно, через которое я смотрел на улицу. Напротив меня сидела Валеска. Она тоже была причиной стихов. Я вспомнил восторг, охвативший меня, когда я начал воскресным утром писать стихи. Тут же позвонил Валеске и сообщил ей приятные новости. А Валеске оставалось жить пару месяцев.

Как раз тогда, оказывается, Керли сумел насадить ее себе на конец. Я об этом узнал совсем недавно. Кажется, он прихватил ее во время купания. Он сотворил это, Боже ты мой, прямо в воде и стоя. В первый раз. Потом-то он успел попользовать ее и в машине, и на пляже, и даже на прогулочном катере.

В самом разгаре этих волнующих воспоминаний высокий человек в униформе посыльного проплыл вдоль окна. Я мигом выскочил на улицу и окликнул его.

– Не знаю, могу ли я туда зайти, мистер Миллер. Я ведь как-никак на дежурстве.