Книга Охваченные членством - Борис Алмазов

Одновременно и параллельно в это же время в очередной раз у России утеплились отношения с Украиной, и, чтобы это очередное утепление с Украиной отметить, решили поставить «памьятник Кобзару», он же Тарас Григорьевич Шевченко, он же в городе Петербурге когда-то из крепостных выкуплен Карлом Брюлловым и Щепкиным, в Академию художеств определен, где написал замечательные стихи, в том числе и такие:

Вы, дивчаточки, гуляйте,

Но не з москалями,

Москали бо гады злые,

Смеются над вами...

...или что-то в этом роде, за точность не ручаюсь.

Памятник решили установить на Петроградской стороне, где отыскался подходящий скверик. И поставили уже там укутанного простынею Тараса Григорьевича с тем, чтобы два президента торжественно сорвали покровы с его высокого медного лба всем на восторг и удивление. А чтобы никаких накладок не произошло, за день до того приехал свидетельствовать кобзаря губернатор Петербурга Владимир Анатольевич Яковлев. Он вместе с многочисленной спитой на машинах с мигалками и сиренами прикатил в скверик и застыл в некоей задумчивости перед упакованным в холстину письменником. Вот тут-то и обступили губернатора, растолкав охрану, старушки, кланяясь ему в пояс со словами:

-— Глубокое вам спасибо! Что вы за хорошего человека заступились! Надо же, памятник ему при жизни поставили в его родном районе! По месту жительства. А за вашу смелость все за вас голосовать пойдем! Потому что сильно как вас уважаем теперь! А Сергей-то Алексеевич Шевченко — такой золотой, такой славный человек... Мы, когда его от нашего района выбирали, не ошиблися... И в вас тоже... И пусть Господь вас наградит и сохранит...

— Это памятник Тарасу Григорьевичу Шевченко... — сказал, пристально глядя куда-то на верхние этажи исторической застройки, губернатор. *

— И мы говорим, что Шевченко... — еще по инерции бормотали старушки. Но некое просветление на них уже нисходило — А рази ж это не Сергею Алексеевичу памятник?

— Это памятник великому кобзарю Тарасу Григорьевичу Шевченко! — доложила охрана.

— Матерь Божия! Ужасти каки! Тарасу! Да еще, вишь ты, кобзарю!.. — И старушки, крестясь, бросились врассыпную в полуразрушенные улицы и переулки Петроградки, где меж облупленных стен домов еще долго носились их вздохи:

— А уж мы-то, дурищи старые, обрадовались, что хоть бы один хороший человек при жизни за доброту свою благодарность получил...

— А кобзарь-то этот навроде кого будет?

— Ды хто ж его знает! Вон у нас теперь наркоманов полная лестница, а мы раньше-то про них и слыхом не слыхивали...

— А и то сказать! Православному человеку награда на небесах, и неча ихнего истукана делать! Не Петор перьвый, чай! Тута вона у собора Петропавловского таку страхоту поставили, чучелу — Медный всадник, но на стуле. Вот и именно, что одним статуем больше, одним меньше...

— Надоть об Сергее-то Алексеевиче записочку о здравии подать! Вота оно и лучше будить...

Там все написано!

Вице-губернатора Малышева похоронили на Никольском кладбище рядом со Старовойтовой и Собчаком, уничтожив при этом несколько старых могил петербургских профессоров и академиков Императорской академии наук. Участок тут был прежде академический, а теперь стал как бы демократический.

Вокруг Малышева, находившегося под следствием, разгорался скандал, и его смерть явилась неожиданностью для большинства горожан. Они толпились у заваленной венками могилы и вопрошали друг друга:

— От чего он умер? От чего?

Но не находили ответа, пока сидящий на еще не снесенной старой могиле питерский сизорылый бомж не прокаркал:

-— «От чего! От чего!» Там же все на лентах написано! На венках.

И кто-то стал вслух читать золотые литеры:

От Законодательного собрания... От Налоговой полиции... От безутешных сослуживцев... От прокуратуры... От товарищей по работе...

И большинство согласилось, что действительно, пожалуй, от этого и умер. Венков — гора!

ПОЧЕТНЫЙ ДОЛГ И ОБЯЗАННОСТЬ

В жизни каждого нормального мужчины воинская служба (или в нынешнее время уклонение от нее) ни всегда остается самым ярким воспоминанием. Бывшие военнообязанные моего поколения рассказы о самых не вероятных приключениях начинали с запева: «А вот. я помню, у нас в армии...». По сравнению с этим все остальные события казались буднями и рутиной.

Причем не обязательно, чтобы эти воспоминания бы ли радужными, наоборот, иногда они повествовали

о событиях, далеких от удовольствия. Но всегда, естественно по прошествии времени, даже о самых страшных событиях, как правило, вспоминают весело.

Суммируя увиденное, услышанное и пережитое, я решил «изваять» образ, в котором бы читались незабвенные черты и Василия Теркина, и бравого солдата Швейка, поскольку оба эти солдата разных времен и народов списаны с натуры.

Разумеется, у моего героя должна быть солдатская фамилия. Правда, он об этом и не подозревает, как большинство реальных носителей этих фамилий. На пример, гражданин Новиков, как правило, не знает, что «новик» — это новобранец, только что прибывший в полк. «Гусь» или «гусек» — молодой солдат, а «сокол» — солдат, оттянувший десять лет солдат скую лямку из двадцати пяти полной выслуги и от правленный в родную деревню на год побывки для выбора невесты и последующей женитьбы. Потому он и «гол как сокол». Я оставляю в стороне бесчисленных Солдатовых, Гусаровых, Драгуновых и даже Негодяевых, поскольку «негодяй» — это, в первоначальном смысле слова, «не годный к строевой службе». Так что для моего героя можно выбрать любую фамилию, какая вам нравится.

А имени у него быть не должно! У солдата имени нет! Потому он так и называется — неизвестный солдат или безымянный герой, а не бесфамильный. У настоящего солдата вместо имени звание! Тем крепче его солдатское членство в большом армейском коллективе. Со стороны посмотреть, так мы все там в армии на одно лицо. И в этом особая монументальность воинской службы со времен фараонов до президентов включительно. Что, кстати, не мешает внутри гранитного незыблемого строя оставаться индивидуальностью. Я бы даже охарактеризовал этот занимательный феномен — армию — как «массу индивидуальностей, приведенную уставными отношениями и надлежащими обстоятельствами в необходимую для выполнения поставленных боевых задач консистенцию».

Во как я сказал! Как сказал! Исключительно замечательно сказал! Только две фразы, которые я слышал, пожалуй, покрепче. Одну говорил писарь-сверхсрочник в доблестной воздушно-десантной дивизии, я ее, за неимением карандаша и бумаги, дня два на память заучивал: «Документ удостоверяется собственным подписом рукоприложения лица, чтобы представлялось полное соответствие претензиев амбиции к личности».

И вторая, гениальная в своей простоте и абсолютно точным указанием адреса: «если где-то кое-кто у нас порой...» Чтобы такое сочинить, нужно лет двадцать отслужить «в органах» хотя бы «сексотом» (секретным сотрудником. — Примеч. авт.)