Книга Московский душегуб - Анатолий Афанасьев

Важно, с какой подачи. Фомкин использовал домашнюю заготовку.

– Не мудрите, хлопцы. Хозяин не одобрит. Вы что думаете, Петруша меня без его ведома позвал?

– Мы вообще не думаем, мы ноги ломаем, – сказал тот, который был сзади.

– Да ладно, – возразил напарник – пусть шагает.

Это Митькина забота. Он разрешил.

Митька встретил его возле роскошного лифта с инкрустированной под серебро дверью. Это был солидный, крепкий мужчина, на голову выше Фомкина, и пиджак у него красноречиво топорщился на боку. С самого начала вся эта операция, разработанная лично Фомкиным, была классическим блефом, рассчитанным на придурков, поэтому он особенно ею гордился. Он убедил Башлыкова, что именно невероятная простота и наглость дают ему верный шанс. Изюминка заключалась в том, чтобы каждый шаг был дурнее предыдущего.

Башлыков согласился с тяжелым сердцем, буркнув себе под нос: "Черт его знает, вид у тебя действительно идиотский, может, купятся", – "Если не купятся, – смеялся Фомкин, – поколотят да выкинут. Зачем я им нужен?

Петрухин кореш, какие с меня взятки?"

Митька оглядел его презрительно:

– Ишь, какой петушок! Вправду, что ли, гинеколог?

– Диплом показать?

– Ты вот что, сявка, учти. Барин осерчает, я-то отопрусь. Отвечать вы будете. Гони двести баксов!

Фомкин аж позеленел:

– Ты что, Митяй, охренел?! С меня-то за что? Это мне Петруха должен за консультацию.

– Кто из вас кому должен, сами разберетесь. Гони бабки. Или уматывай!

Первое неожиданное препятствие Фомкин преодолел с честью. Порылся в кармашке куртки (заначка!) и достал две сложенные конвертиком пятидесятитысячные ассигнации.

– Вот все, что имею. На старость копил.

Деньги охранник принял с какой-то детской стыдливостью, развернул, разгладил на ладони и вдруг так рассвирепел, что Фомкина бычьим взглядом отбросило к стене.

– Ты что же, погань, милостыню подаешь?!

– Никак нет! – взмолился Фомкин. – Остальные у Петрухи займу. Отдам, когда уйду. Честное слово!

Митька уселся с ним в лифт и доставил на четвертый этаж. Но все никак не мог успокоиться.

– Нельзя с вами по-хорошему, с поганками, – бормотал ожесточенно. – Делаешь одолжение, рискуешь карьерой, вы там бабу будете накачивать, и все, выходит, на халяву. Ну жлобы! Ну сволота!

– Понадеялся на земляка. Извини, брат.

– Не затевайся надолго. Через сорок минут хозяин вернется.

– В крайнем случае Петруша в чулане схоронит.

Попозже выпустит.

– За каждую минуту простоя – полтинник! – предупредил громила, сплюнув Фомкину на ботинок.

Петруша впустил, не дожидаясь звонка, видно стерег под дверью. Был он взбудоражен и мелко трясся, то ли от страха, то ли от возбуждения. Запер дверь и потянул Фомкина за руку куда-то в темноту.

– Не желает тебя видеть, – горячечно забурчал в ухо. – Я сказал, друг, родич, гинеколог – ни в какую!

Грозит шефу пожаловаться. Чего делать?

– Теперь только вперед, – ответил Фомкин. – До победного конца. Ну-ка отвори пасть.

– Чего?

– Открой пасть, говорю. Витамину дам, для аромата. Американская штучка по лицензии. Бабы не выдерживают.

Машинально Петруша разинул рот, Фомкин сунул туда парализующую ампулу. Сгоряча бандит хрумкнул – и мгновенно обмяк, повалился Коле на руки, и тот заботливо опустил его на пол. Далеко шагнула наука: желатиновая карамелька – и три часа отключки. Но не из Штатов гостинец – из заповедных лабораторий КГБ.

Фомкин прислушался – тишина. Заглянул в одну комнату, в другую, побывал на кухне – никого. Прошел через роскошно меблированную гостиную, толкнулся еще в одну дверь – заперто. Машу Копейщикову обнаружил в спальне. Фомкин предстал перед ней улыбающийся, с букетом роз, но и женщина ждала его во всеоружии – голая и с пушкой в руке. Вольно расположилась на широкой, с изумрудным покрывалом кровати и ствол навела в живот. Палец на спусковой "собачке".

Голос у Маши хриплый, выразительный:

– Присаживайся, голубок. Но без резких движений.

Фомкин в прикидках обмозговывал и такой оборот событий, но в более пристойном варианте.

– Мадам! – воскликнул, прикрывая ладонью глаза. – Поражен, повержен! Вполне понимаю Петрушу.

Как устоять против такой красотищи.

– Кривляться будешь на шампуре! Сядь, говорю, и замри!

Фомкин опустился на стул, букет на колени. Вот тебе и Маша! По внешности, правда, она соответствовала восторженным описаниям Петруши – голая, нечесаная, с обезьяньим личиком, – но манеры, манеры и, главное, речь! Изысканная, точная, без всякой примеси кретинизма. Видно, что и стрельбе обучена.

– Петруха! – шумнула на всю квартиру. – Иди сюда, придурок! Ты где?!

Никто на зов не явился.

– Ага, – сказала удовлетворенно, – значит, с Петрушей уже разобрался? Молодец, быстро. Теперь говори, кто такой и зачем пришел? Только правду. Будешь ваньку валять, для начала прострелю колено. Вот, гляди, – вскинула руку, нажала курок. Хлопок получился негромкий, а в портрете Льва Толстого, на стене, на лбу образовалась дырочка.

– Целкость замечательная, – одобрил Фомкин. – Что вы хотите узнать, мадам?

– Кто ты? На кого работаешь? Живо! Времени у тебя осталось с гулькин нос.

Усилием воли Фомкин изобразил на лице затравленность:

– Не совсем понимаю… Я обыкновенный гинеколог… Петруша пригласил для консультации. Цветы для вас… Разрешите преподнести?..

Вторая пуля цвиркнула над его головой, опалив темя. Дамочка была нервная.

– Смотри сюда, – показала на стену. – Видишь кнопку? Если нажму, через секунду ворвутся головорезы. На кусочки распилят. Пожалеешь, что от пули не подох. Понял меня?

– Конечно, понял. Но что я должен сделать, чтобы избежать страшной участи?

– Ладно, пока замри… – Все у Маши было под рукой, и телефонная трубка тоже. Не спуская глаз с Фомкина, накрутила номер, он не углядел какой. Заговорила, не назвав собеседника по имени. Классный оперативный кадр.

– ..Да, да… Явился Петрутин знакомец, я вам сообщала. Петрушу сразу завалил… Да, понимаю… – Слушала она довольно долго, попутно развлекаясь тем, что прицеливалась Фомкину то в лоб, то в глаз, то в живот.

Мало того что нервная, она была еще и озорная. Фомкин вынул розы из целлофана и сделал Маше знак: нельзя ли, дескать, поставить в вазочку? – на что она скорчила такую гримасу, от которой, вероятно, бедный Петруша и приходил в половой экстаз.