Книга Флорентийские маски - Роза Планас

Сад был заложен по приказу одного из местных аристократов еще в XVIII веке; своеобразный каприз предка продолжали холить и лелеять с завидным упорством все его потомки. Основатель же сада, человек весьма просвещенный, затеял такое нелегкое дело в память о неудачно закончившемся эксперименте одного исследователя, друга самого Линнея. Вплоть до начатого в XVIII веке обновления участка и проведения огромного количества земляных работ эта территория представляла собой заболоченный пруд; плодившиеся в нем комары разносили малярию по всей округе. Позднее сад стал местом создания одной из самых известных коллекций тропических растений, выращенных в неестественном для них климате. Сам ботанический сад, а следовательно, и окрестные деревушки привлекали не слишком многочисленных, но постоянно наезжающих специалистов-ботаников со всего мира.

Чуть в стороне от сада, за стеной из раскидистых дубов и увитых плющом беседок, виднелось величественное, но какое-то неприветливое и холодное здание. По словам Коломбины, там размещалась католическая школа-интернат для девочек. При этом Андреа обрушилась на учебное заведение с весьма резкой критикой. Она рассказала, что этот интернат, которым управляют действительно готовые отрешиться от всего мирского монашки, превратился не то в режимное учреждение, не то в своего рода убежище для непослушных девушек, так называемых трудных подростков, доставляющих много проблем своим семьям. И получилось так, что многие из этих семей в силу своего экономического положения, значительно превышающего средний уровень, могли себе позволить обеспечить своим непутевым дочерям весьма комфортабельное заточение с достаточно мягким внутренним режимом. Андреа де Лукка была в курсе некоторых историй, в результате которых в это закрытое заведение были помещены девушки из самых известных и влиятельных семей города. Ее пикантные рассказы помогли несколько снизить напряженную атмосферу, царившую в машине с самого отъезда. Кроме того, за разговорами остаток пути до могилы Джеппетто пролетел быстро и незаметно.

Федерико по-прежнему молчал и, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, пытался сосредоточиться на пейзаже за окнами машины. Кроме того, он уже подумывал о том, что ему, вполне возможно, придется возвращаться домой одному. Винченцо время от времени искоса посматривал на Федерико. Вскоре они свернули на совсем узенькую дорожку, которая вывела их к каменной арке, напоминающей искусственный грот. Вообще этот уголок больше всего походил на фрагмент какой-нибудь романтической картины, изображающей заброшенную старинную виллу. Антонио был просто в восторге. Коломбина тоже улыбалась, довольная тем, какое впечатление местные красоты произвели на мексиканца.

– Слушайте, все это чем-то похоже на дом моего отца. Занятное совпадение, ведь Пиноккио тоже был сыном Джеппетто.

Эти слова Антонио произнес по-испански, с привычным ему ярко выраженным мексиканским выговором. Федерико мысленно порадовался за него: с момента приезда в Италию он общался со всеми знакомыми только по-итальянски, а в испаноговорящем парне Федерико вновь узнал своего друга, куда более похожего на того Антонио, к общению с которым он уже давно привык. Услышав знакомые интонации, он почувствовал, что вновь по частицам восстанавливает в душе образ старого друга.

Дорожка становилась все уже и уже, а буйная растительность обступала ее все теснее. С правой стороны стена зелени была особенно плотной. Судя по всему, где-то там, вдоль дороги, тянулся оросительный канал или проходило русло небольшой речушки. Время от времени даже сквозь шум мотора и шелест набегающего потока встречного воздуха доносилось журчание воды. Вдоль обочины, почти на придорожных камнях, словно невысокая изгородь, поднимались плотные шеренги маков. Вскоре дорога уперлась в преграждавший ее большой крест из черного камня.

Наконец они оказались у того самого кладбища, путь к которому занял так много времени. Антонио вновь вспомнил о своем отце, которого похоронили на современном кладбище без всяких знаков религиозной принадлежности. Вся территория отцовского кладбища между могилами и дорожками была засажена яркими разноцветными цветами. Это буйство ароматов и красок не могло не привлекать внимания тех, кто приходил навестить усопших или же сопровождал траурные процессии. Любуясь пышными проявлениями жизни, человек волей-неволей участвовал в акте отрицания смерти, отказывался признавать ее торжество. Мексиканского актера, согласно его завещанию, похоронили в белом, сверкающем лаком гробу с золотой инкрустацией в виде его монограммы. Закатившаяся звезда кинонебосклона потребовала снимать ее на пленку и после смерти. Таким образом, помпезная траурная церемония осталась запечатленной навеки, как и лица людей, скорбевших по умершему. Естественно, организовал съемку не кто иной, как Хоакин, причем даже Антонио вынужден был признать, что сделано все было в высшей степени профессионально. Позднее на изображение наложили студийную запись музыки, которая – опять же по воле актера – сопровождала похоронные мероприятия. Теперь несколько песен Карлоса Гарделя и фрагменты из Героической симфонии Бетховена навсегда запечатлелись в слуховой памяти Антонио. Документальный фильм о похоронах актера стал свидетельством смерти, с одной стороны, наносящим болезненную рану жизни, а с другой – лекарством, помогающим противостоять всеразъедающей ржавчине забвения. Отец Антонио не собирался и не хотел умирать, но, как истинный актер, позаботился о том, чтобы в завещании, как в сценарии, были изложены все детали предстоящего спектакля под названием «Похороны звезды».

Винченцо заглушил мотор, остановив машину у высокой каменной ограды. Нигде вокруг не было видно больше ни единого автомобиля. Ощущение удаленности, изолированности от внешнего мира легко овладело сознанием профессора Канали. Они вышли из машины и прошли через узенькую калитку, открывавшую доступ на кладбище. За оградой центральная дорожка, уводившая вглубь участка, была достаточно широкой, чтобы четверо посетителей могли идти по ней в один ряд. Повсюду, и справа и слева, виднелись склепы и могильные плиты, увенчанные крестами, сделанными из разных материалов: кованое железо, старинное литье, уже тронутое ржавчиной, а кое-где и полированный белый мрамор, эффектно отражавший огоньки кладбищенских свечей, которые, несмотря на сильный ветер, горели у многих могил. Вдали над одним из холмов, за которым вот-вот должно было скрыться солнце, поднимался высокий столб черного густого дыма. «Кастаньоло, Джузеппе» – это имя было вырезано на первой расколотой мраморной плите, на которую упал взгляд Антонио. Чья-то заботливая рука соединила вместе осколки памятника и прислонила сломанную плиту к Дереву. Покойный, как гласила эпитафия, был портным, и его могильная плита была украшена изображением не то оскалившегося, не то улыбающегося черепа, перекрещенного двумя длинными портновскими иглами, чем-то напоминающими берцовые кости.

Кладбище казалось если не заброшенным, то по крайней мере редко посещаемым. Об этом красноречиво свидетельствовало состояние многих могил и склепов. Однако за отдельными захоронениями ухаживали тщательно и заботливо. Могильные плиты, кресты и памятники были очищены от мусора и отмыты. Лежали цветы, в основном желтые розы. Эти исключения одним своим существованием доказывали ошибочность постулата, согласно которому потомкам свойственно забывать ушедших в мир иной предков. Эпитафии – строгие, скорбные, иногда романтичные – будили воображение и лишь добавляли неуверенности и сомнений случайным прохожим: «Моей прекрасной супруге, которую в день ее девятнадцатилетия забрала у меня та, чье имя нельзя называть…» Коломбина как бабочка порхала между могилами и, прочитав очередную трогательную эпитафию, закатывала глаза, словно чувствуя себя виноватой за всех тех, кто покоился на кладбище.