Книга В обличье вепря - Лоуренс Норфолк

— Скажи правду, — перевел Дядя Америка, — Про место.

И опять то же самое слово. Аксани? Хаксане? Старик не сводил с него глаз, внимательно вглядываясь ему в лицо.

— Я говорю правду, — сказал Сол, — Настолько, насколько сам ее помню.

Старик смотрел на него еще несколько секунд, потом убрал руку и встал. Он сказал еще какую-то фразу, и по гневному выражению, которое вдруг вспыхнуло на лицах у молодых людей, Сол понял, что ему поверили. Да, гнев, здесь ошибиться было невозможно, но за ним что-то еще, вроде опасения или дурного предчувствия. Он сам не мог внушать им никакого страха — только то, что за ним стояло, про что они задавали ему вопросы, на которые он при всем желании ответить не мог. Да, он добрался до дна каменной чаши, вырубленной в местных скалах. И чего же здесь, спрашивается, можно было опасаться?

В течение следующих нескольких дней лицо, которое ему случалось видеть чаще других, было лицом Дяди Америки: курносое и толстощекое, и рот слегка приоткрыт, как будто его хозяин постоянно удивлен тем, что происходит вокруг. Он входил в дом своей обычной разболтанной походкой, ставил на глинобитный пол котелок с холодным постным супом, а потом и сам с глубоким вздохом садился рядом с котелком, положив на колени автомат. Потом он показывал Солу палец: «Один!», другой палец: «Два!», и третий: «Три!» После этого маленького ритуала он передавал котелок Солу и, пока тот ел, говорил не затыкаясь.

— Хеллас! — ударил себя кулаком в грудь Дядя Америка, обозначив собственную национальную идентичность, — Грек!

Итак, на первый вопрос Сола последовал незамедлительный и прямой ответ. Дальнейшие разыскания, когда ему все же удавалось пробиться сквозь громогласный монолог Дяди Америки и сформулировать вопросы так, чтобы тот их понял, редко бывали настолько же удачными. Ни в какой Америке, насколько понял Сол, его собеседник не был. Он собирался туда поехать, к своему не то двоюродному, не то троюродному брату, который вырос в близлежащем городке и умел писать. Дядя Америка много раз заставлял престарелых родителей двоюродного брата, которые теперь уже умерли, читать, перечитывать, объяснять, а потом объяснять еще раз его письма. Таким образом, тоненькая нить, которая связывала его с троюродным, не то четвероюродным братом, прервалась, а вот проблема, как добраться до Америки, осталась. Потом началась война и еще сильнее все запутала. Познаний Дяди Америки в английском языке было явно недостаточно, чтобы объяснить, каким образом он эти познания приобрел.

По мере того как Дядя Америка вспоминал свой запас английских слов и с неохотой расставался со своим нежно лелеемым проектом, выяснилось, что немцы стоят отсюда довольно далеко. А вот враги нашего старика, те совсем близко, объяснил он. Взмах руки и резкое движение вниз. В соседней долине? На другом берегу реки? Они потому за немцев, что Геракс вместе с andartes. Это у старика такое пот de guerre.

В те дни, когда Дядя Америка не появлялся, котелок с холодным супом приносили молодые бородачи с автоматами. Они смотрели на него без каких бы то ни было эмоций на лице, кивали, уходили. И он опять оставался один в едва ли не полной темноте, еще более полной после этих кратких ослепительных интерлюдий. По мере того как его глаза опять начинали привыкать к полумраку, проявлялся понемногу испод дерновых подушек, которыми была выложена крыша, потом — закопченные балки, на которых лежал дерн. Запаха дыма теперь совсем не чувствовалось, а только сухая звериная отдушка. Огня здесь никто не зажигал уже долгие годы. В голове у него бродила стихотворная строчка, что-то вроде «черный, как дым, и тяжелый от жира» или «плотный от жира»; слова стыковались как-то неправильно. Он час за часом гонял ее так и эдак, а вместе с ней и другие обрывки, покуда снова не открывалась дверь. Откуда эти слова и кто их автор, он никак не мог вспомнить. Он думал, а вдруг вернется та женщина.

— Один!

Дядя Америка отвалил наружный засов и оставил дверь открытой, чтобы впустить внутрь свет и воздух. И — следующие два числительных. Из кармана у него появился ломоть плотного хлеба, и, пока Сол жевал и прихлебывал суп, грек опять принялся говорить. Сол слушал тусклое эхо древнегреческого языка, который когда-то давным-давно учил в школе, но те дни казались ему теперь даже более далекими, чем вынесенные из них основы языка; понимать получалось разве что отдельные фрагменты, которые как-то сами собой пробивались сквозь невнятную манеру речи Дяди Америки, а потом опять уходили под поверхность и терялись в глубине. В многословных его речах были свои фигуры умолчания — и целые темы, которые наталкивались на границы их крайне бедного общего языка гораздо быстрее, чем прочие. И он не понимал, действительно ли Дядя Америка его не понимает или же просто предпочитает не понимать. Однако, когда он спросил наконец о женщине, ему потребовалось всего лишь нарисовать руками грубый контур женского тела, и Дядя Америка тут же кивнул и ответил:

— Геракс дал ей имя. Она ребенок ребенка… другой женщины.

Дядя Америка сцепил руки и с силой потянул в разные стороны. Речь явно шла о каких-то семейных связях, объяснить которые он был не в состоянии.

— Фиелла, — сказал он.

Затем на лице у него появилось озадаченное выражение, как будто в том, что он сказал, было нечто непостижимое, в том числе и для него самого. Или — в этой самой Фиелле. Потом он начал объяснять, что, если Сол попытается отсюда сбежать, другие andartes его застрелят. Он, Дядя Америка, тоже его застрелит.

— Да как же я сбегу-то? — взорвался Сол, как только более или менее ясный смысл последнего высказывания вырисовался у него в мозгу. И указал на свои ноги.

Лицо у дяди Америки снова сделалось озадаченным. Потом, поняв, в чем дело, он расхохотался в голос — и то правда, Сол едва мог самостоятельно держаться на ногах. Дяде Америке приходилось поддерживать его, когда он выходил наружу, чтобы облегчиться, и даже тогда Сол морщился от боли. Впрочем, выходил он всегда с радостью, потому что это была единственная возможность покинуть сумеречный мирок хижины. Снаружи он мог наконец выдохнуть тамошний затхлый воздух и набрать в легкие свежего. Воздух был разреженный и холодный. По обе стороны от хижины вверх уходили горные склоны, непосредственно перед ней был спуск, постепенно расширяющийся книзу, где к нему выходили две-три небольшие рощицы. Это было ответвление достаточно большой долины, которую можно было разглядеть через кроны росших внизу деревьев и густой тамошний подлесок. Поскольку устье лощины сплошь заросло лесом, то из долины обнаружить даже самый факт существования этого укромного местечка было, наверное, нелегко. Хижина стояла почти на самом верху. И ни единого следа другого человеческого жилья, да и вообще каких был то ни было признаков человеческой деятельности, здесь не наблюдалось. Один раз Сол увидел, как где-то на юго-западе вверх поднимается струйка дыма. Он решил, что там должна находиться либо деревня, либо лагерь andartes. Одна его рука как раз была переброшена через плечо Дяди Америки; другой он указал греку на дым. Тот радостно осклабился и потер рукой живот. На следующий день он принес кусок вареного мяса и смотрел, как Сол жадно пожирает его, а потом слизывает с пальцев жир. Но он так и не подтвердил ни того, что дым действительно идет из лагеря andartes, ни того, что враги Геракса живут в соседней долине. Точно так же и в другой раз, когда у них едва ли не полдня ушло, пока он объяснил, в каких отношениях находились он сам, его двоюродный брат и родители его двоюродного брата, которые жили в близлежащем городишке. Но за все это время Дядя Америка так ни разу и не упомянул названия этого города.