Книга Обстоятельства гибели - Патрисия Корнуэлл

Бентон едет медленно, высматривая место для парковки, и песок похрустывает под колесами внедорожника. Смотрю из окна на желтую дорогу, неспокойную синеву моря и безмятежную голубизну ясного неба. Спать больше не тянет, да я бы и не уснула, даже если бы попыталась это сделать. В последний раз я поднялась с постели вчера в Делавэре, без четверти пять утра и бодрствую вот уже около тридцати часов. Со мной такое не впервые, и в этом, если подумать, нет ничего особенного для человека моей профессии — люди ведь убивают и умирают не только в определенные, рабочие, часы. Но сегодняшняя бессонница — незнакомая, чужая. К ней примешивается нервное, граничащее с истерией волнение, что и неудивительно после того, как мне сказали — или дали понять, — что значительную часть жизни я прожила рядом с чем-то смертельно опасным и что таковым оно сделалось из-за меня.

В столь откровенной форме этого, конечно, никто не выразил, но я знаю, что так оно и есть. Бентон дипломатичен, но меня не проведешь. Он не сказал, что это я виновата в смерти одних, унижении и оскорблении бесчисленного множества других, чьих имен мы, возможно, никогда не узнаем… Он не обвинял меня в гибели подопытных морских свинок, «лабораторных крыс», как выражается Бентон, погибших и пострадавших в ходе научного проекта по изучению особо мощной формы анаболического стероида или тестостерона с добавкой галлюциногена, призванного наращивать силу и мышечную массу и увеличивать агрессивность и бесстрашие. Цель проекта — создать машины для убийства, превратить людей в монстров без лобной коры, не осознающих последствий своих действий людей-роботов, убивающих самым жестоким образом и не чувствующих при этом буквально ничего, даже боли. Бентон поделился тем, что рассказал сегодня утром Лайам Зальц.

Доктор Зальц предполагает, что его пасынок участвовал в разработке секретной неразрешенной технологии и, оказавшись свидетелем пугающего результата неудавшегося эксперимента, решился предупредить своего отчима, лауреата Нобелевской премии, чтобы он предпринял шаги по прекращению дальнейших исследований. Но самого Илая остановил Филдинг, использовавший те самые наркотики и, возможно, помогавший распространять их, но самое главное — пристрастившийся к ним из-за своего неудержимого стремления к силе и физической красоте. Таково теоретическое обоснование отвратительных преступлений моего заместителя. Я не верю, что все так просто, и даже допускаю, что дело обстоит совсем не так. Но другие комментарии Бентона представляются вполне убедительными и справедливыми. Я была слишком добра к Филдингу и отказывалась видеть его таким, какой он есть, не желала признавать за ним потенциала серьезной угрозы, а следовательно, сама допустила то, что случилось.

Ближе к океану воздух становится теплее, и снег сменяется ледяным дождем. Из-за обрыва линий передачи в районе Салем-Нек подача электричества прекращена и на Уинтер-Айленд, где у Филдинга есть собственность, о существовании которой я и не подозревала. Чтобы попасть туда, нужно проехать мимо основанного Каролиной Пламмер исправительного учреждения для мальчиков, чудного старинного особняка, расположенного на лужайке с видом на море и раскинувшийся вдалеке курортный городок Марблхед. Мысли невольно поворачивают к тому, с чего многое начинается и чем заканчивается. Все идет по кругу.

Жизнь Филдинга остановилась здесь, по соседству с живописным местом для детей, которые уже не могут жить со своими родными. Выбрал ли он это место намеренно, чтобы удалиться сюда после выхода на пенсию или с выгодой продать, когда рынок недвижимости полностью восстановится? Сыграла ли при этом какую-то роль, может быть даже подсознательно, близость исправительной школы? Ремонтом дома Филдинг занялся сам, и справился с этим плохо, так что, предупредил Бентон, мне предстояло увидеть свидетельство его дезорганизованности, хаотичности и неспособности к самоконтролю. Мне предстояло увидеть, как жил и чем закончил мой протеже.

— Ты еще с нами? — Бентон дотрагивается до моей руки. — Знаю, ты устала.

— Все хорошо.

— А вот выглядишь не лучшим образом. И плачешь.

— Я не плачу. Это солнце. Забыла где-то очки.

— Можешь взять мои. — Он поворачивается и смотрит на меня через эти самые очки. Внедорожник осторожно ползет по хрустящей дороге под безжалостно слепящим солнцем.

— Спасибо, не надо.

— Почему бы тебе не сказать, что с тобой? Другого шанса поговорить в ближайшее время у нас с тобой не будет. Я вижу, ты сердишься на меня.

— Ты выполняешь свою работу, только и всего.

— Ты злишься на меня, потому что злишься на Джека.

— Я не боюсь узнать о нем плохое, но боюсь всех остальных.

— Можешь уточнить?

— Я ощущаю, что в этом деле что-то не то, но ты со мной не согласен, так что давай на этом остановимся, — говорю я, глядя на холодный синий океан и далекий горизонт с едва различимыми домиками.

— Ты можешь выражаться точнее? Что ты ощущаешь? Появились какие-то новые мысли?

— Нет. В любом случае меня и слушать никто не станет. — Мы кружим, выискивая место для парковки.

Мысли мечутся, как зверьки, которые ищут безопасное место. Бентон привез меня сюда ради чего-то, что началось и продолжается уже несколько часов, и, похоже, уже жалеет, что впустую потратил на ожидание немало времени. Я оказалась здесь в разгар дела, как будто это мюзикл или опера, и мне не важно, приходить ли в середине акта или ближе к концу.

— Да это же смешно. Негде припарковаться! Хоть бы кто-нибудь догадался оставить для нас место! Надо было сказать Марино, чтобы отгородил какой-нибудь уголок. — Бентон изливает досаду на растянувшиеся вдоль узкой улочки машины, потом обращается ко мне: — Я все же хочу послушать. Новые соображения или старые — выкладывай. Пока у нас еще есть минутка.

Говорить о чем-то еще помимо того, что я уже сказала, бессмысленно. Да, я чувствую, что за всем случившимся с Уолли Джеймисоном, Марком Бишопом, Илаем Гольдманом и, да, Джеком Филдингом кроется чья-то расчетливая, холодная, жестокая и тщательно выверенная логика. Очевидно, существует какая-то программа. Я не знаю все детали этого плана, но уверена в его существовании, и меня бесполезно убеждать в обратном. Положись на свое чутье. Не верь ничему другому. Главное здесь — власть. Она позволяет контролировать людей, внушать им покой, благость или страх, обрекать на невыносимые страдания. Власть над жизнью и смертью. Я не намерена повторять то, что для других лишено смысла и выглядит как бред. Я не стану повторять Бентону, что ощущаю неутолимую жажду власти, присутствие некой злобной, кровожадной сущности, затаившейся, наблюдающей за нами из темного угла, выжидающей. Что-то уже закончилось, но не все, и говорить об этом Бентону я не намерена.

— Ладно, приткнусь здесь, и черт с ним. — Разговаривая не столько со мной, сколько с собой, он подъезжает едва ли не вплотную к каменной стене, чтобы не занимать половину узкой улочки. — Только бы не зацепил какой-нибудь придурок. А уж если кто зацепит, то его ждет не самый приятный сюрприз.

Наверное, он имеет в виду, что неосторожному водителю вряд ли будет приятно узнать, что поцарапанная им дверца, помятый бампер, погнутое крыло являются собственностью ФБР. Внедорожник, на котором мы приехали, типичный служебный автомобиль, черный, с затемненными стеклами, обитыми тканью сиденьями и спрятанными под радиаторной решеткой сигнальными стробами. Сзади, на полу, картонная коробка с двумя кофейными чашками и свернутый пакет с продуктами. Настоящая «боевая колесница» дежурного агента, аккуратного и опрятного, но не всегда имеющего возможность выбросить мусор в положенном месте. О том, что Дуглас — женщина, я узнала только тогда, когда Бентон употребил в отношении владельца внедорожника местоимение «ее». Дуглас выяснила, что черный четырехдверный «бентли» 2003 года выпуска, шофер которого встречал нас в Ханскоме прошлым вечером, принадлежит лично директору Бостонской сервисной службы. Водитель, сидевший в тот вечер за рулем «флайинг спур», объяснил, почему на машине не было номерного знака.