Книга Царствие благодати - Йорген Брекке

Но прежде чем выйти из комнаты, Синсакер обратился к Сири:

— Нет, ты остаешься здесь. — И сам на себя рассердился за то, что ведет себя как заботливый папочка.

— Но почему я? Ты сделал большую ошибку, — сказал Ваттен. — Я главный подозреваемый: ты что, не в курсе? Если бы ты меня не трогал, скорее всего меня бы арестовали и осудили, а ты бы наверняка остался на свободе.

Йенс Дал повесил свою жертву на потолочной балке. Ваттен висел вверх ногами, голова его была в метре от пола. Так что он смотрел на своего убийцу снизу вверх. В таком ракурсе Йенс Дал казался каким-то сверхъестественным существом.

— Возможно. Одну ошибку в этом деле я действительно совершил, но не тогда, когда поднял на тебя руку, — проговорил Дал, пристально изучая лезвие скальпеля. — Во-первых, ты спал с этой толстой шлюхой, и ты тоже. Ты ведь не рассчитывал остаться безнаказанным? Думаешь, я не видел бутылку из-под вина и два стакана, когда пришел в субботу в библиотеку? А тебе не приходило в голову, кто потом убирал посуду? Прежде чем перерезать ей горло, я добился от нее признания. Очень мило с вашей стороны оставить книгохранилище открытым — я смог сделать там всю работу и закрыть за собой дверь. Это дало мне неплохое преимущество перед полицией.

— Я ничего этого не помню, но, думаю, ты прав. Я спал с твоей женой. Но разве сесть в тюрьму за убийство не стало бы для меня достаточным наказанием?

— Сначала я тоже так подумал. Но потом я допустил ту ошибку. Помнишь пергамент, который я послал тебе после того, как убил твою семью? Помнишь, что там было написано?

«В первый раз он произнес это вслух», — подумал Ваттен. С тех самых пор как увидел тело Гунн Бриты, он знал: ее убил тот же человек, который отнял жизнь у Хедды и Эдварда. А вот и признание.

— «Центр Вселенной везде, а предела — нет».

— Правильно. Я не сомневался, у тебя отличная память. Так вот, я оказался столь беспечен, что наговорил лишнего об этой цитате одному полицейскому. Потом я понял: это было не очень умно с моей стороны. Знаю, ты полиции о полученном по почте пергаменте не сообщал. Это многое о тебе говорит. Но, узнав, что будешь осужден за убийства, ты мог бы изменить свое решение. И если бы ты показал ту записку полиции, боюсь, этому Синсакеру пришла бы на ум наша с ним беседа.

— Кожу Хедды я сжег, — проговорил Ваттен.

Дал замер на месте. Ваттен с трудом мог расслышать его дыхание. Кровь стучала у него в висках. «Как долго, оказывается, может человек провисеть вниз головой, не теряя сознания», — поражался он про себя.

— Ладно, не имеет значения, — наконец заговорил Дал. — Главная причина, по которой я привез тебя сюда, заключается в том, что я хочу закончить. После того как я тебя вскрою, все остальное потеряет для меня смысл. Кстати, тот пергамент был не из кожи твоей жены. Этот маленький кусочек — со спины мальчишки. Первосортный материал, такой мягкий и податливый.

У Ваттена потемнело в глазах. Только ярость не давала ему потерять сознание.

— Ты наверняка размышляешь, почему я выбрал именно их. Не знаю, утешит ли тебя, если я скажу, что такова оказалась воля случая. Я много раз видел вас по соседству и хорошо знал ваши привычки. Ты часто допоздна задерживался на работе, а она редко запирала ворота. Помнишь всю эту чушь про то, как бесследно они исчезли? Мне просто повезло. Как везет только новичкам. Не было никакого продуманного плана. В тот день я открыл ворота, задним ходом въехал к вам на участок и позвонил в дверь. Дверь открылась. Твоя жена была вместе с мальчиком. Я ударил ее монтировкой по голове и сразу бросил к себе в багажник. За мальчиком пришлось забежать в дом. Но он рассуждал как все мальчишки. Я нашел его под кроватью и вытащил за волосы. С него тоже хватило одного удара. Я положил его рядом с матерью, закрыл багажник и поехал своей дорогой. Помню, как позабавил меня свидетель, на следующий день утверждавший, будто он весь вечер просидел на балконе. Прежде чем заехать к вам на двор, я наблюдал за ним из машины, стоя на некотором расстоянии. Он пил пиво и каждые четверть часа отправлялся на кухню за новой банкой. Очевидно, тогда же он ходил отлить. Он проводил в квартире примерно столько же времени, сколько и на балконе. Для меня до сих пор загадка, почему полиция так уцепилась за его слова. Когда он отправился за четвертой банкой, я решился и успел сделать всю работу прежде, чем он вернулся. Я и сегодня не знаю, почему он задержался в квартире именно в тот момент, когда мне это оказалось нужней всего, или почему сказал полиции, будто все время оставался на балконе, и, видимо, не узнаю этого никогда. Как я уже говорил, новичкам везет. Никакого хитроумного трюка, просто удача, как это иногда в жизни бывает.

У Ваттена в глазах двоилось. Он видел Йенса Дала с двумя головами. Видел два точила и два скальпеля. Он уже не мог отличить настоящие предметы от их двойников. Мысли его почему-то обратились к Сильвии Фрейд, переплетчице и реставратору. Когда он последний раз с ней разговаривал, она занималась изготовлением копии Йоханнесовой книги. Он вспоминал, как она показывала ему свою работу и он не мог отличить копию от оригинала. А теперь вот Йенс Дал. Но разве факт копирования им средневекового убийства что-то значит? Разве для Хедды и Эдварда это что-то меняет? Он вдруг увидел перед собой Хедду, сидящую за швейной машинкой. Она часто вот так сидела и шила. Одежду для него и для Эдварда. Он вдруг сообразил, брюки, которые на нем сейчас надеты, тоже сшила она. Брюки из корда. «Он не снимает с нас брюки, — подумал Ваттен, вспоминая тело Гунн Бриты, лишенное кожи, но одетое в брюки. — К счастью, он не снимает с нас брюки». Ваттен испытал странное чувство победы. Он умирает в брюках Хедды. Его взгляд все больше затуманивался. И все-таки он выдавил последний вопрос:

— Зачем?

— Зачем? — Йенс Дал неприятно рассмеялся. — Ваттен, ты задаешь слишком много вопросов. Тебе никогда меня не понять. Не понять одержимости, не понять тоски по полностью раскрытому человеческому телу. По мускулам и сухожилиям, по сосудам, еще проводящим кровь, по дыханию человека, оставшегося без всех своих масок. А затем — слова на мертвой коже. Но хватит болтать. Какой скальпель предпочитаешь: острый, среднеострый или тупой?

— Проклятие! — Синсакер выругался по-норвежски, но продолжил по-английски: — Дилетанты. Треклятые дилетанты, вот мы кто. А как же контрольные вопросы? Для допроса детей существует установленная процедура. Ты говоришь, папа был на дворе? А вы были на дворе вместе с ним? Непростительная халатность.

Машина тем временем выехала со двора Крансосов. После поворота, когда дорога пошла вниз, к владениям Дала, Синсакер до предела вдавил газ.

— Давай без лишних эмоций, — сказала Фелиция, имея в виду отнюдь не бешеную езду. — Не забывай, как быстро разворачивались события. После убийства в библиотеке прошли считанные дни, а мы уже знаем, кто убийца. Допрашивать детей нелегко. Многое нужно принимать во внимание, особенно если дети только что потеряли свою мать.

— И все-таки эта фантастическая двусмысленность так долго обеспечивала Далу алиби, и он еще бог знает что сотворил. Я должен был сам допрашивать детей.