Книга Египтолог - Артур Филлипс

Уроки историографии: о характере связи между (запутанной) жизнью и позднейшим (упрощенным) жизнеописанием на примере Атум-хаду: Легко представить себе, сколько дров может наломать некий будущий археолог. В попытке уяснить, чем ты жил, он обязан додумывать и досочинять, и все оттенки и подробности твоего существования, которые делают тебя тобой, либо утрачены, либо придуманы, подменены таковыми твоего хрониста. Ты был добродетелен и великодушен, ты смиренно воздавал добром за добро, но записей об этом не сохранилось — а значит, ничего и не было. И наоборот, если сохранилось что-то иное — упоминание о секундном помрачении, хорошо задокументированные наветы твоего вечного соперника, собрание болезненных, однобоких писем разгневанной любовницы, возводящее напраслину досье самоуверенного детектива, который так ничего и не понял, — что скажет о тебе злосчастный землекопатель?

Вот почему нужно всегда следить, остается ли за тобой шлейф ясной, недвусмысленной истины, обрублено ли все лишнее. Примеры — «Назидания Атум-хаду», а также эта книга независимо от результата моей работы.

Когда появляется наш археолог, наш проницательный биограф — а мы все без исключения лелеем надежду, что он появится, — когда он раскладывает по полочкам нашу жизнь и упрощает ее, чтобы даже бестолковейший из читателей ухватил ее суть и запомнил нас навсегда, как мы можем содействовать ему из прошлого? Как помочь ему понять, когда нужно отложить лопату и взяться за перо? Средоточие нашей жизни, освобожденный от инородных элементов остов личности — где он? Под одним пластом скрыт другой, под ним третий; под шелковым покрывалом — вновь шелк; под слоем пыли — вновь пыль; дверь за дверью, а за ней склеп, а в нем внешний саркофаг, а в нем внутренний, а в нем коробка, а в ней золотая маска и полотняные пелены, а в них… черный скелет, обтянутый хрустящей кожей, нетронутый, но лишенный мозга, печени, легких, кишок, желудка. И это — истина? Или же мы в погоне за «ответом» прошли мимо скромной истины, походя сокрушили ее, забросали в спешке землей?

Думаю, перед тем как приступать к основательным и дорогим раскопкам, нужно тщательнее осмотреть гробницу как она есть и подробно описать достигнутые на сегодняшний день результаты.

Для того чтобы перерисовать многочисленные изображения, украшающие гробницу, мне понадобится больше чернил, красок и бумаги, чем я думал. Еще придется использовать стремянку, без нее не прочитать и не срисовать самые верхние ряды иероглифических надписей. Закуплю на остаток денег последнюю партию требуемого — и в постель с царственными кошками.

На следующей стадии раскопок я должен спать на участке и нигде иначе, а значит, с завтрашнего дня буду на время отлучен от мягкой постели. Особняк превращается в обузу, завтра я его покину. Нужно продумать, как ухаживать за кошками.

На следующий день, 30 числа, все пошло просто кувырком. Вашему двоюродному дедушке было нехорошо, он то орал, будто его живьем резали, то успокаивался — коли это можно так назвать, спокойствием там и не пахло. До того я почти не видел его пьяным, а тут он напился в сопли. Ночь он точно не спал. Мне доводилось видеть людей в его положении, Мэйси, и все они вели себя похоже. Проблемы сказываются на людях одинаково, вот что я понял. Когда все идет вкривь и вкось, реакций может быть две, максимум три. Я видел, я знаю.

Накануне вечером Финнеран внял моему совету и отправил телеграмму о разрыве помолвки. 30 числа Трилипуш ответил, причем горячо, что меня всерьез озадачило: я, надо сказать, не думал, что он, получив от Маргарет и ее семейства все, что хотел получить, станет трепыхаться, ему должно было быть все равно. Я готов был утешить сраженную Маргарет, однако, очевидно, не смог раскрыть Трилипушевы планы до самого конца. Так просто расставаться со своей невестой он не желал. Ответную телеграмму он дал не Финнерану, не Маргарет, а О'Тулу, и коварный ирландец переслал ее Финнерану, чтобы тот употел как следует. В Трилипушевой телеграмме было написано: О'ТУЛ, ПОЗДРАВЛЯЮ ВСЕХ НАС СО СКАЗОЧНОЙ УДАЧЕЙ. ПОЛАГАЮ, ФИННЕРАН ОБСУДИЛ С ВАМИ РАЗМЕРЫ ПОСЛЕДНЕЙ ВЫПЛАТЫ. НАМ ВСЕМ ВОЗДАСТСЯ СПОЛНА. Внизу О'Тул нацарапал ручкой: «Хорошие новости, Ч. К. И впрямь, не затягивай с бухгалтерией».

Трилипуш знал, куда бить.

— Он смерти моей хочет! — застонал Финнеран, показав мне злосчастную телеграмму. — Я только вчера сказал О'Тулу, что экспедиция провалилась!

Выкрутасы Трилипуша этим не исчерпывались: часом ранее в Финнеранову дверь позвонил репортер бульварной газеты.

— Представляете? — кричал Финнеран. — Писака из «Бостон Меркьюри» заявился ко мне в дом и говорит: мы, мол, получили анонимную телеграмму про то, что я, дескать, коллекционирую порнографию и хотел бы рассказать об этом прессе. Он хочет подорвать мою репутацию! Да я его в бараний рог скручу! — орал он, проливая ликер на стол. — А потом позвонили от кардинала. От моего кардинала, от бостонского князя церкви! Мы, говорят, получили тревожную телеграмму, это, говорят, какой-то злой розыгрыш!..

Я выслушал его вежливо. Подобные выступления, Мэйси, меня не трогают. Я профессионал, я видел такое тысячу раз. Хотя в данном случае все это касалось и меня лично.

— Маргарет уже знает? — спросил я, возвращаясь к самому важному вопросу. Финнеранова злость улетучилась, он просто-таки обмяк в кресле.

— Она убита горем. Я сказал ей, что он ее использовал, поматросил и бросил, и все из-за денег. Она где-то шлялась всю ночь. Она сейчас наверху с Инге. Что же мне делать? — бормотал он, запуская руки в волосы и хватаясь за воротничок рубашки.

Я, Мэйси, ему особо не сочувствовал, его много раз предупреждали, чем все может кончиться, а он и слушать не желал. Ему хотелось забраться на верхотуру общества, получить много денег и расплатиться с нехорошими людьми. Вместо этого он напоролся на уверенного в себе афериста, угробил репутацию и дочкино счастье. Я ничем не мог ему помочь.

Он посмотрел на часы, взял перо и бумагу и махнул мне рукой, чтобы я вышел. Когда я уходил, он слюнявил кончик пера и тряс головой. В такие минуты обреченный человек надеется, что вот-вот проснется — и все закончится.

На второй этаж Финнеранова особняка я поднялся впервые. С Маргарет не поговоришь, Инге дала ей снотворного.

— У ней была истерика, — сказал викинг в юбке, — она привыкает к новому лекарству.

Инге позволила мне зайти внутрь посмотреть на Маргарет. Та даже не пошевелилась. Что ей дала Инге — понятия не имею. Чертовы медбратья «Гавани на закате» тоже колют самых буйных из нас чем-то крепким, вроде лошадиного успокоительного, такое бывает, когда до старых придурков вдруг доходит, что их отправили сюда как на погост, и они начинают разевать пасти по этому поводу, или когда орут психи, которым кажется, будто они опять бегут с винтовкой по Турции. Вашей бедной тетушке, видно, давали средство не менее сильнодействущее, она способна была дышать да и только.

Я сидел у ее кровати и ждал, когда она проснется. Ее «р-р-р-р-редкие» тибетские спаниели спали рядом вповалку на маленькой бело-зеленой кушетке. Время шло. Последнее ноябрьское солнце закатилось рано. Я спустился вниз — проведать хозяина дома. Поразительно — он исчез и даже не подумал, что я остаюсь в будуаре его дочери. Еще бы, ведь его шкура в опасности. Вот вам и отец, который любит дочь до безумия! На столе Финнеран оставил письма и еще какие-то бумаги, я нашел среди них письмо Маргарет, в котором он оправдывался «за все» (не совсем понятно, что это значило), писал, что вскоре все поправит, уехал ненадолго, пусть она не волнуется и пока что во всем полагается на Инге. Я подумал, что знаю, куда он мог направиться, и точно: потом выяснилось, что он в ту самую ночь уехал в спальном вагоне в Нью-Йорк. Дело в том, что корабль в Александрию отчаливал на следующий день, 1 декабря. Я знал расписание назубок, потому что за время бостонских сомнений и раздумий много раз заказывал на это судно билет. Я бродил по дому Финнерана, Инге ушла через час или около того — наверно, решила, что я посторожу ее спящую красавицу (или узницу — это уж как посмотреть).