Книга Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

Евгений Николаевич перешел на службу к новому начальнику, хотя и испросил на это согласие его превосходительства. Старик как-то кисло улыбнулся и посоветовал молодому человеку принять предложение. При этом случае Евгений Николаевич, конечно, выразил, как много он обязан его превосходительству. На глазах солидного молодого человека показались слезы, он, видно, был взволнован, и когда его превосходительство привлек его к себе, то вышла даже чувствительная сцена. Но прошел месяц, прошел другой, — Евгений Николаевич все реже и реже заглядывал в кабинет его превосходительства, и Сергей Александрович узнал, что его секретарь не только ладит с преемником и пользуется его особенным расположением, но уже успел получить повышение и с обычным умением составляет для своего начальника записки совсем не в том духе, в котором составлял для его превосходительства. Хуже того: одна из записок его превосходительства, составленная самим же Евгением Николаевичем (дело шло о реабилитации дворянства), подверглась резкой критике со стороны преемника его превосходительства, и автором ее, как узнал Кривский, был тот же Евгений Николаевич. Старик как-то грустно усмехнулся, узнавши об этом, и когда через несколько дней увидал у жены Евгения Николаевича, то ничего не сказал и, по обыкновению, был любезен с бывшим секретарем. Только вечером он заметил Анне Петровне:

— Что, Никольский у вас в комитете по-прежнему?

— Как же, а что?

— Так… Он стал реже у тебя бывать, верно дел в комитете меньше!

— Да, теперь у него помощник.

Анна Петровна почему-то смутилась при этом разговоре.

Его превосходительство заметил это, но не показал вида и ушел в кабинет.

И ее превосходительство тоже как будто осунулась и постарела за это время.

Кривский стал замечать, что у жены его нередко красные глаза, точно она плакала, чего прежде не бывало. Не веселей было старику и при встречах с Борисом. До него доходили слухи о семейных несогласиях Бориса с женой, и старик с тоской повторял про себя, что он предвидел это. Он жалел невестку и чувствовал к ней слабость. С тех пор как он встретился с ней в первый раз на помолвке сына, она все более и более ему нравилась, и когда она бывала у стариков, его превосходительство всегда после обеда уводил ее в кабинет и играл с ней две партии в шахматы. Об ее отношениях к сыну старик никогда не говорил ни слова, и Дуня сама не начинала.

Однажды утром, когда старик, по обыкновению, сидел за своим столом, отхлебывая чай, подали телеграмму. Его превосходительство прочитал ее и обрадовался. Телеграмма была от Шурки. Он извещал, что совсем поправился и через день выезжает в Петербург. Его превосходительство понес телеграмму к жене, но ее превосходительства не было дома. Горничная доложила, что барыня пошла гулять. Он ничего не сказал, но изумился, что ее превосходительство так рано встает гулять. Этого прежде никогда не бывало.

— Барышни спят еще?

— Почивают.

— Когда проснутся, подайте им эту телеграмму. Александр Сергеевич будет через три дня! — весело сказал старик, передавая телеграмму старой горничной.

X

Анна Петровна приказала разбудить себя в это утро гораздо ранее обыкновенного. Как нарочно, она плохо спала ночь. Тревожно ворочаясь на постели, она несколько раз плакала и только заснула, когда часы пробили четыре удара.

Ровно в семь часов в спальню вошла Параша, пожилая, благообразная, степенная горничная с неглупым лицом и той особенной складкой, которая свидетельствовала, что Параша знает себе цену и пользуется полным доверием барыни. Недаром Параша жила у ее превосходительства пятнадцать лет, знала все тайны Анны Петровны и, отличаясь испытанной скромностью, пользовалась полным ее доверием.

Параша подошла к постели и проговорила:

— Анна Петровна! Пора вставать! Семь часов!

Кривская тотчас же проснулась.

— Семь часов, — переспросила она. — Ах, Параша, я совсем не спала эту ночь!

— Напрасно вы так беспокоитесь, барыня.

— Напрасно?! — горько усмехнулась ее превосходительство. — Ты, Параша, знаешь?.. С его стороны это такая мерзость, такая подлость… Разве можно было ожидать чего-нибудь подобного?

— Не стоит он вашей любви, право не стоит…

Параша благоразумно остановилась, не желая оскорбить барыню.

— Как он всегда уверял, как он был нежен!.. Ты помнишь, когда мы ездили в прошлом году в Крым?..

Параша все помнила, все видела и давно дивилась ослеплению Анны Петровны, которая верила уверениям любовника и на склоне лет вдруг стала дурить.

— Ты помнишь? — повторила Анна Петровна.

— Как не помнить!..

— И все это был обман!.. Какая подлость!..

Она злобно усмехнулась и прибавила:

— Давай-ка одеваться… Пора. Ванну приготовила?

— Все готово!

Поспешно поднялась Анна Петровна с постели и отправилась тотчас же, по обыкновению, брать холодную ванну. Через четверть часа она торопливо прошла в маленькую, изящно отделанную уборную, рядом с спальней.

Вздрагивая под мягким, пушистым пеньюаром, Анна Петровна поворачивалась перед ярким огнем пылающего камина, а Параша в то же время растирала ловкими руками иззябшее рыхлое, жирное тело когда-то стройной, блестящей красавицы.

— Какое платье оденете?

— Черное с кружевами. Хорошо будет?

— Оно к вам идет!

— Так приготовь его, Параша!

Параша помогла барыне одеться, накинула капот и удалилась.

Ее превосходительство заперла уборную на ключ и присела к туалету, собираясь приступить к обычному утреннему таинству гримировки. В это время никто никогда не смел войти в уборную. Даже Параша не допускалась.

Сегодня надо было заняться своим лицом с особенной тщательностью.

Анна Петровна пристально разглядывала себя в зеркало, и грустная усмешка скользнула тенью по ее лицу. Где когда-то яркая, блестящая красота? Где правильные изящные черты? Где блеск черных глаз и нежная свежесть кожи? Вместо того зеркало отразило рыхлое лицо с желтоватым отливом кожи, дрожащий, мягкий подбородок, расплывшиеся черты, темные круги под глазами с лучистыми морщинками у углов и заметные борозды, проведенные жизнью. Кривская, правда, еще сохранилась, в глазах еще зажигался огонек поздней страсти, стан ее еще намекал на изящество форм, в чертах сквозил намек на бывшую красоту, но только намек, отдаленный намек…

Она отвела глаза от зеркала. Она не любила своего лица по утрам, тщательно скрывая от других отцвет своей красоты. Невольно горький вздох вырвался из груди отставной красавицы. Теперь, когда было уже поздно, она пожалела минувшую пору красоты и молодости и в первый раз со злобой вспомнила, что прежде она так свято исполняла свой долг. О, как бы хотелось ей вернуть прошлое, чтобы пожить снова полной жизнью. А разве она жила? Разве этот ровный, вежливый, но чересчур скромный в ласках супруг дал ей когда-нибудь мгновение настоящего счастья? Он исполнял долг мужа, а она — жены, — вот и все.