Книга Кракен пробуждается. Паутина - Джон Уиндем

Я ни разу не видел, чтобы в сети попалось хоть что-нибудь, но пауки, видимо, приготовились ждать бесконечно.

Когда они видели нас или засекали как-то еще, то сразу же оживали и всей массой бросались наперерез. Как правило, они опаздывали: мы уже проходили мимо, прежде чем они успевали занять стратегическую позицию, но передовые солдаты иногда все же прыгали на нас или добегали до наших сапог.

Мелкие невысокие гамаки постепенно сменялись крупными, висевшими в десяти-двенадцати футах над землей и сводившими на нет все шансы на добычу для нижних.

Дальше начались по-настоящему большие полотнища. Они уже не протягивались между деревьями, а свисали с них клочьями. Весь лес оделся в колышущиеся шелковые лохмотья.

— Будто саваны, — сказала шедшая впереди Камилла. Ее голос прозвучал громко в лесной тишине.

Призрачная обстановка создавалась, в том числе, из-за слабого освещения. Я посмотрел вверх и не увидел неба. Верхушки деревьев скрывал белесый туман — та самая пелена, которую мы видели издали. Она, похоже, заволакивала весь лес, и пауки сидели там, наверху: на земле они нам уже не встречались.

Нас окружала мертвая тишина. Все живые существа, включая пауков, отсюда ушли — остались только растения. Шевелились здесь только лоскуты паутины.

— Идти, — приказал туземец.

Тропа расширилась, но вокруг ничего не менялось на протяжении полумили. Только однажды дорогу нам пересекла тень: где-то наверху по белой пелене шел отряд пауков.

Неожиданно мы вышли из леса на горный склон, где росла, нам по колено, похожая на вереск трава. На опушке мы снова увидели охотничьи стаи и низко висящую паутину, но дальше и то и другое стало быстро убывать. Причины могли быть самыми разными — свойства почвы, самого псевдовереска, скудость добычи, но от пауков мы освободились.

Мы продолжали подниматься по Мону, южной горе, пока не дошли до кратера на вершине. Там наш конвоир разрешил нам сесть и немного передохнуть. Перед нами открылся лучший за все время вид на Танакуатуа — вид весьма любопытный. Все восточное побережье вплоть до северной вершины, закрывающей обзор, было затянуто паутиной, и один ее рукав тянулся к лагуне. Он, видимо, окружал гору и уже покрыл половину расстояния от нее до нашего лагеря. Чистая полоса между его оконечностью и лагерем составляла около полутора миль, и все западное побережье к северу от него тоже оставалось свободным. Северный пик не позволял рассмотреть, насколько затянута северная часть восточного берега, но ясно было, что паутина покрывает добрую половину острова.

Туго натянутая, она бугрилась там, где росли деревья повыше, и сверкала там, где на нее падало солнце. По краям она немного пообтрепалась, и небольшие ее клочки виднелись даже на островке Хинуату, как бы доказывая, что вода для нее не преграда.

Туземец, видя выражение наших лиц, усмехнулся, но промолчал.

В двух-трех местах над ней, как и вчера, поднимались прозрачные столбы, напоминавшие пар.

— Астрономические числа, — потрясла головой Камилла. — В голове не укладывается.

Мы перевели взгляд на кратер. Он был несколько шире и мельче, чем я ожидал, и в нем, что удивительно, росла трава и мелкий кустарник, а посередине булькал горячий грязевой пруд.

Грязь предположительно кипела, но такое ленивое кипение я видел впервые — гейзер точно совершал над собой усилие. Вскоре он начал выдувать пузырь вроде купола, на что, видимо, уходила вся его энергия. Большой пузырь вызывал беспокойство — мы невольно ждали, когда он лопнет. Он и лопнул, но как-то вяло, разбрызгав немножко грязи, а гейзер выдул несколько мелких пузырей и опять стал воздвигать большой.

— Интересно, — сказала Камилла. — На это, как и на многие природные процессы, немного противно смотреть, но я поняла, почему такая лужа может считаться священной. Для непросвещенного ума она живая — или как бы живая, непохожая на все прочие формы жизни. Она стоит там веками — определенно веками, — и не делает ничего, кроме буль-буль-буль, но создается зловещее чувство, что в любой момент она может выкинуть что-то еще. Неудивительно, что люди ей поклоняются.

Мы посидели еще немного. Грязевые пузыри вздувались исправно, и мы как зачарованные, не без примеси отвращения, смотрели, как они лопаются. Наш туземец, как видно, тоже не мог от них оторваться, но наконец встал и повел нас дальше.

Обогнув кратер, мы вышли на седловину, соединяющую обе макушки горы. По жесткой пружинистой траве шагалось легко. Примерно на середине пути из камней сложили что-то вроде стола фута три вышиной; единственное сооружение прежних обитателей острова, которое мы видели с самой высадки — возможно, их единственный монумент.

— Алтарь? — Предположение Камиллы, когда мы подошли ближе, полностью оправдалось. На «столешнице» из плоских камней запеклась темная кровь.

Остановиться и рассмотреть это подробнее мы не смогли: конвоир гнал нас дальше.

У меня зародилась неприятная мысль, и я, помедлив, спросил:

— Вы не думаете…

— Нет, — прервала Камилла, которой явно пришло в голову то же самое. — Кровь здесь уже с неделю, а то и больше, и ее недостаточно. Хотелось бы, правда, знать, что они здесь могут приносить в жертву.

Седловина кончилась. Мы поднялись в гору ярдов на двести и оказались на краю северного кратера.

Этот определенно бездействовал очень долгое время. В него нанесло столько почвы, что на дне выросла целая роща деревьев. Сверху к ней по стене кратера вела извилистая тропинка.

Конвоир неожиданно, заставив нас вздрогнуть, испустил долгий клич, вызвавший гулкое эхо в кратере.

Из-за деревьев внизу тут же вышли два человека.

Конвоир, прокричав нечто непонятное, получил столь же непонятный ответ, сунул револьвер за пояс, достал мачете, перерезал им наши путы и сделал нам знак спускаться.

Тропинка была крутая, труднопроходимая — сомневаясь, что я слез бы по ней со связанными руками.

Одного из двоих, поджидавших нас внизу, я узнал сразу. Он был старше всех рабочих, нанятых нами в Уияньи, и запомнился мне по проседи в шапке курчавых волос. Не будь ее, я не отличил бы его от других в его теперешнем виде — в одной набедренной повязке и с костяной шпилькой в носу.

Это было не единственное его украшение: на груди он носил что-то вроде герба. В середине намалевана желтой краской грушевидная блямба, от нее расходятся восемь лучей, каждый с крючком на конце. Я не сразу понял, что это, но Камилла, видимо, догадалась. Я посмотрел на эмблему еще раз, и меня осенило. Так ребенок мог бы нарисовать паука.

Глава VII

Человек с паучьей эмблемой окинул нас взглядом и стал расспрашивать нашего конвоира. Внимательно его выслушав,