Книга Конкурс убийц - Николай Иванович Леонов

хватает, выбрался… Вынес тогда деньги последние. Все подвалы обползала, пока нашла его. Лето закончится, застеклим как-нибудь. Пока тепло, вроде и не нужно.

Говорила она так спокойно, будто перспектива зимовать с окнами, забитыми одеялами и ватными матрасами, касалась вовсе и не ее. Сизый поправил фуражку и тихо, но официально спросил:

— Гражданин Максимов, ваш сын, сейчас находится здесь? Мы можем его увидеть?

— Да, конечно.

Тетя Тося отперла ключом едва держащуюся на петлях деревянную дверь. Не постучала, не предупредила, что сейчас войдут посторонние, будто в закрытой комнате скулил сейчас не живой человек, а лишенное разума животное.

Запах ударил тараном. Гуров прикрыл глаза и отвернулся от дверного проема. Когда никто из троих не сделал ни шага в сторону двери, совсем еще не старая мать Олега тихо заплакала за их спинами.

Гуров вошел.

Конечно, тетя Тося убиралась здесь. Мыла, убирала, водила за руку в туалет, кормила полусумасшедшего, истощенного ломкой сына с ложки и вытирала ему рот салфеткой. В хорошие, тихие дни, когда он позволял за собой ухаживать, она даже наверняка читала ему вслух. Но, судя по всему, хорошие времена остались далеко позади. Сейчас из мебели в комнате сына имелся только матрас на полу, а отходы жизнедеятельности, судя по вони, Олег растирал по стенам. Парень лежал на полу, в стороне от матраса, и выл не переставая, не обращая внимания на незваных гостей. Выцветшие обои были ободраны и покрыты бурыми разводами. Со стены, прямо напротив входа, на них смотрело спокойное лицо. Выцарапанное через обои, похоже, прямо в плите, чем-то твердым, вроде ложки. Едва ли мать давала Олегу нож или вилку.

— Он понимает все, — руки Гурова кто-то коснулся, и он резко обернулся от портрета на стене. Материнским чутьем угадав в нем старшего, тетя Тося оправдывала сына, подняв на Гурова заплаканное лицо. — Он не сумасшедший, мой Олежа. Ему просто очень больно, вот он и дуркует. А я ухаживаю, вы не сомневайтесь. Но ведь в психбольнице, в райцентре его в овощ превратят, я там была, я знаю. Он даже рисовать пытался, видите? Не знаю, кто это, наверное, Бог. Вы только не забирайте у меня Олеженьку. Он же жизнь моя. Я без него не смогу никак…

Не сказав ни слова, Гуров мягко, но решительно высвободил руку и вышел из комнаты. Набрал сохраненный еще раньше, как проснулся, номер горячей линии фестиваля и, пока шли гудки, понял, что говорить здесь не сможет. Ему нужно на воздух. И душит его сейчас гораздо большее, чем просто дурной запах.

Оставшись наедине с собой, в прохладе лестничной клетки, он поздоровался и сухо пересказал оператору историю Олега Максимова. Фанат или ярый поклонник, мечтающий услышать голос кумира, наверняка должен был говорить иначе. Но Гурова душила бессильная, клокочущая внутри ярость, и участвовать в конкурсном отборе он ни малейшего желания не испытывал. Не испытал он радости и тогда, когда на той стороне, через непродолжительную паузу, раздалось тихое: «Аджею передали вашу историю. Он хочет вам ответить. Соединяю». Тут же Гуров услышал:

— Да? Я слушаю вас, говорите. Я Аджей.

«Ты Аджей, — зло подумал Гуров. — Надо же, какое диво. Что ты сделаешь сейчас, художник? Скажешь, как тебе жаль? Всем плевать на Олега и его маму. Сизый делал вид, что не замечает, отводил глаза. Толик, приятель, вспомнил, что можно было бы проведать, через год. Что ты сделаешь, Полонский?»

— Привет, Аджей. Я Лев. Я приехал по своим делам в этот город на днях, здесь впервые о тебе и услышал, но это не важно. Знаешь, здесь есть семья, мать с сыном. Они гибнут. И всем вокруг на это плевать. Но самое интересное в этой истории, Аджей, то, что в его вонючей комнате на всю стену нацарапано на стене твое лицо. Он сам сделал это, когда еще мог соображать, когда боролся за себя с героином. Его мать, тетя Тося, ничего о тебе не знает и думает, что так Олег видит Бога. Так вот. Если ты ничего не сделаешь… Если ты ничего сейчас не сделаешь, Аджей…

— Диктуй адрес, Лев. Я еду.

Глава 8

Старший оперуполномоченный по особо важным делам полковник Лев Иванович Гуров не знал, чего именно ожидать. Что сейчас разверзнутся небеса, и святой Полонский опустится на грешную землю под пение праведников? Что перед ним будут семенить плачущие фанатки и омывать слезами его путь? Что сказанное было лишь шуткой, и он не явится вовсе? Со всей ясностью Гуров представлял себе одно — там, где появляется хотя бы тень художника, тут же возникает пресса. Снова привлекать внимание журналистов ему отчаянно не хотелось. Вернувшись в квартиру, он обнаружил, что Сизый пытается разговорить Олега, а Толик фотографирует портрет на стене. Раздраженно дернул щекой и обернулся в поисках тети Тоси. Женщина сидела в крохотной кухоньке и, чтобы не давить на нее, он опустился рядом с матерью Олега на корточки. Хотелось взять за руку, утешить. Но что-то подсказывало Гурову, что Антонина Максимова, уставшая, полностью морально истощенная женщина, сдерживает сейчас слезы из последних сил, и лишние эмоции, даже положительные, ей ни к чему.

— Теть Тось, — заговорил он тихо, как говорил в последний раз на похоронах Машиного деда. При его службе такой тон был необходим нечасто, но Гуров поразился тому, как легко выговорилось это имя без отчества, будто он знает ее всю жизнь. Он и знает, скорее всего. Матерей, изможденных, но не сдающихся в борьбе за жизнь своих детей, Гуров видел немало. И уважал их. — Я позвонил Аджею, это… Наш общий знакомый, он сейчас сюда приедет. Олег будет рад его видеть. И, скорее всего, с ним будут еще люди. Не хлопочите, они все самостоятельные, сами разберутся, куда пройти и на что сесть. Вы мне напишите, пока ждем, на листочке, что вам нужно в первую очередь, пожалуйста. По ремонту я сам вижу, но, может, лекарства какие-то или продукты особые?

Она посмотрела на него сверху вниз и сразу, по одному только взгляду, стало ясно, что в помощь она не верит. Не удивилась, не обрадовалась. Так смотрят на маленьких детей, которые утешают взрослых, говоря, что во сне попросили Великого Гудвина прийти в их дом и решить все проблемы. Тетя Тося точно знала, что чудес не бывает и молитвы никто не слышит. Однако обижать своим неверием хорошего человека не годилось.

— Как тебя зовут?

Голос казался бесплотным, а Гуров вдруг заметил, что она старше его максимум лет на пятнадцать. Эта женщина вложила в битву с зависимостью единственного сына все и проиграла.

— Лев.

— Спасибо, Левушка, сейчас напишу.

Она вышла