Книга Солнечный зайчик. Шанс для второй половинки - Сергей Юрьевич Ежов

принудительные работы в противопожарных частях, в течение трёх месяцев».

На наших глазах «Волгу», из которой пассажир выкинул окурок, тут же остановил сотрудник ГАИ, проезжавший на мотоцикле, и завёл с молодыми людьми из машины, длинный разговор с проверкой документов.

— Ага! — злорадно усмехнулся наш водитель — Будет богатеньким мальчикам развлечение на полтора года в пожарных частях!

— А что, неужели папаши не отмажут свой молодняк? — удивился мужик во втором ряду.

— Не! Никто не станет рисковать! — не оборачиваясь авторитетно заявил водитель — Не то время. Сейчас легче лёгкого лишиться тёплого места. Сталинцы вернулись к власти, теперь будет порядок.

А ещё появилось много вывесок «Торгсин». Это сеть магазинов, что работают как за валюту, золото, камушки и драгоценности, так и за рубли. Дефицитные ещё вчера шмотки, в магазинах Торгсина имеют вполне подъёмные цены, и уж совершенно точно — дешевле, чем у фарцовщиков. Дороговато для обычного человека, но при желании накопить можно. А уж любой зажиточный человек вполне может купить всё что надо, не особо напрягаясь и не опасаясь, что его кинут, или отследят его квартиру и ограбят. Торгсиновские магазины я видел ещё в Кустанае, откуда улетал в Москву, но не заходил. Здесь зашел полюбопытствовать. Сразу бросилось в глаза, что ни у Торгсина, ни у «Берёзки» не вьётся фарца и валютчики: арест и осуждение военно-полевыми судами этой накипи, стал первым этапом восстановления сети Торгсин.

Вернее, так: сначала подобрали помещения, подготовили персонал, завезли товары в необходимых количествах, а потом, по спискам милиции и КГБ, повязали всех спекулянтов и прочую мелкоуголовную шушеру. И после этого открыли магазины Торгсина.

Валюту в этих магазинах берут, не задавая вопросов: все товары имеют ценники в рублях, а возле кассы висит таблица с текущим курсом валют. Подходи и плати.

Уезжая из Троебратного, я взял из ухоронки две пачки баксов сотенного номинала, и две пачки швейцарских франков. Вот в Торгсине я выбрал симпатичную куртку и расплатился франками. Кассирша даже бровью не повела, видимо мальчишка, делающий покупки за валюту — дело привычное.

Моментально появились парикмахерские, маленькие кафе на два-три столика, и я даже заметил химчистку, и тоже артельной формы собственности.

Всем хорошо.

Но есть и недовольные. На площади Лермонтова я вышел как раз к «мужику в пиджаке», и сразу стал выглядывать, торчит ли в окне то самое ОНО, ДЕРЕВО[91]? Но, увы, пальма в окне не торчала, а жаль. У самого памятника Лермонтову собралась толпа человек в сто-сто пятьдесят, и примерно полсотни иностранных журналистов. Чуть в сторонке спокойно стоят, наблюдая за порядком три милиционера: седой старшина и два младших сержанта несолидного возраста.

Протестующие, люди в основном, среднего возраста, но встречались и пожилые, похожие друг на друга как клопы в старом матрасе. Все как один с юбилейными наградами, все как один со скучным и брюзгливым выражением на невыразительных лицах. На палках они держали портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Хрущёва и Брежнева, в руках плакаты: «Позор разрушителям марксистко-ленинского образования!», «Кафедры марксизма-ленинизма — ум, честь и совесть высшего образования!» и прочими глупостями.

Журналисты суетятся вокруг, даже работают две кинокамеры, и я могу поклясться, что это «Голос Америки» и «Свободная Европа». Ну, или «Свобода», на худой случай.

Пока я разглядывал действо, один выступающий закончил длинную и нудную речь, его место заняла старуха с желчным выражением лица, и заговорила бесцветным голосом нечто серое, скучное и ненужное.

Впрочем, я не прислушивался, как не слушали оппозиционеров милиционеры, журналисты и редкие прохожие. А вот из группы журналистов ко мне внимательно присматривалась юная женщина в серебристо-сером брючном костюме, с фотоаппаратом на груди и довольно большой сумкой на боку.

Я уже собирался уходить, когда женщина зацокала каблучками в мою сторону.

— Постойте, юноша!

Голос оказался такой звонкий и чистый, что даже старуха у микрофона перестала жевать серую вату своей речи.

— Стою, прекрасная мадам! Готов ответить на любой Ваш вопрос, за исключением военной тайны.

— С Вашего позволения, мадемуазель. А Вам известна хотя бы одна военная тайна?

— Нет. Потому я и не готов её раскрыть.

Улыбка незнакомки оказалась воистину чарующей.

— Я Катя Траутманн, корреспондент студенческой газеты Академии Парижа.

— Очень приятно. Однако, прошу прощения, мадемуазель, но с такой фамилией Вы скорее должны представлять Мюнхенский университет?

— Истинная правда. Поэтому в газете я печатаюсь под псевдонимом Ле Кок.

— Я Юрий Бобров, к Вашим услугам, мадемуазель.

— Вот почему Ваше лицо показалось мне знакомым. Вы автор Либертанго и романсов для Ирины Корнеевой?

— Неужели русские романсы слушают во Франции?

— Ещё как слушают! «Миллион роз» переведён на французский язык и стал лидером по заявкам в дансингах. А «Снег кружится» исполняют не реже чем «Tombe la neige» Сальваторе Адамо.

— Не ожидал, но приятно слышать. Вы отыскали меня в Советском Союзе, чтобы сообщить эти новости? Безмерно признателен!

— Юрий. Я хочу взять у Вас интервью. Вы не откажете?

— Не откажу. На сборище я насмотрелся, а мой самый лучший и преданный друг сигнализирует, что пора бы поискать, где пообедать.

— Ваш друг? Где же он? — завертела головой Катя.

— Не туда смотрите, Катя. Мой лучший друг, это мой желудок. Если не возражаете, то мы всё же поищем какое-нибудь кафе или ресторанчик, а за обедом и поговорим.

— Согласна. Для начала скажите: как Вы относитесь к митингу этих людей?

— Если я правильно понял, это бывшие преподаватели кафедр марксизма-ленинизма разных институтов. Верно?

— Именно так.

— Тогда слушайте мои рассуждения, но учтите, Катя, что я ещё даже не студент, так что моё мнение имеет глубоко личный и непрофессиональный характер.

— Звучит интригующе. Вы учились риторике?

— В наших школах превосходно преподают словесность. Что до митинга, то насколько я знаю, съезд компартии поручил министерству высшего образования пересмотреть учебные планы и передать преподавание марксизма-ленинизма на кафедры философии. Преподавателей решено оставить только тех, за кого проголосуют студенты и преподаватели других факультетов. Результат Вы видите. На улице оказались пустышки, неудачники, которых отвергли студенты и преподавательское сообщество.

— Жестоко.

— Нисколько не жестоко, хотя не отрицаю, довольно жёстко. Эти люди превратили живое и динамичное учение Маркса и Ленина в мёртвый культ, а сами стали его жрецами. Кстати, Катя, Вы не забыли включить магнитофон?

— Что? Ах, нет, не забыла. Извините, Юрий, что не попросила Вашего разрешения на запись разговора.

— Понимаю, люди обычно немного смущаются, но я не таков.

— И куда теперь идти этим старикам?

— Старикам на пенсию. Но стариков в этой компании едва треть. Остальные — вполне крепкие и здоровые люди. По закону им предлагают другую работу,