Книга Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней - Дэвид Рансимен

Далекое и близкое

История демократии и кризиса в последние 100 лет позволяет выявить повторяющуюся схему поведения: неправильные оценки, путаницу, игру на грани, эксперименты, реабилитацию. Демократиям трудно распознать кризисы, пока те не наступят. Они игнорируют признаки приближающихся проблем. В то же самое время они слишком уж реагируют на обыденные неурядицы политической жизни, что ведет к еще большей рассеянности. Скандалы притягивают к себе внимание демократических режимов, тогда как системные сбои упускаются из виду. Демократиям не хватает чувства перспективы. По мере накопления ошибок это приводит к возвращению кризисов. Но это же позволяет демократиям избегать кризисов, поскольку ни одна единичная ошибка не приводит к бесповоротному результату. Демократии не перестают подстраиваться, приспосабливаться, искать путь. Этот процесс не слишком приятен, к тому же он создает всеобщее чувство разочарования. В кризисные времена всегда остается надежда, что откроется нечто более фундаментальное. Начинаются поиски реальной демократии, подоплеки, скрытой за сумбуром демократической жизни. Эти поиски всегда остаются бесплодными. Путаница, которую порождает кризис, – та же, что со временем рассеивает его. Наряду с разочарованием и крахом надежд приходит самоуверенность, от которой сложно отделаться. Демократии переживают собственные ошибки. Поэтому ошибки повторяются снова.

Сегодняшний кризис укладывается в эту схему. Его не предсказывали. Он был вызван сочетанием самодовольства и пугливости. Он породил ряд импровизированных решений, которые предотвратили худший вариант развития событий. В то же время фрустрация, вызванная всеми этими импровизациями, продолжала накапливаться. Мы хотим чего-то большего: решения, которое бы соответствовало величине проблемы и размаху создавших ее жадности и глупости. Сохраняется надежда на то, что мы могли бы найти фундаментальное средство спасения демократии, которое разорвало бы наконец круг кризиса и восстановления. Однако этой надежде приходится конкурировать с сопутствующим ей страхом, что частичные решения – это просто латание дыр. В какой-то момент все новые и новые сбои демократии поставят эту тактику под вопрос. Пока мы бредем сквозь кризис, от одного саммита к другому и от одних выборов к другим, хочется думать, что подоплека демократии скрыта. Расплата еще впереди.

Если эта схема повторится, таким надеждам и страхам сбыться не суждено. Подоплека – это и есть бесцельные блуждания, копания; так что расплата никогда не наступит. Когда у демократий нет выбора, они приспосабливаются, часто неохотно и почти всегда непреднамеренно. В этой адаптации одни становятся победителями, а другие – проигравшими, хотя они редко совпадают с записными героями и злодеями. Одно из качеств демократии, неизбежно вызывающих фрустрацию, состоит в том, что мы не назначаем наказания, соизмеримого с масштабом кризиса. Поверженных диктаторов толпы порой разрывают на куски; поверженные демократические политики уходят на заслуженную пенсию, чтобы писать мемуары с самооправданиями. Выборы подкрепляют неокончательность демократической жизни; они приводят к переменам, но не к развязке. Поскольку мы не позволяем нашим лидерам сделать худшее, нам никогда не приходится решать, кто из них заслуживает максимального наказания. Макс Вебер в 1919 г. отметил, что, в его понимании, демократия – это система, в которой выборные лидеры получают абсолютную власть, понимая при этом, что, если они потерпят поражение, народ может отправить их на виселицу. Но современная демократия работает не так. В демократиях не бывает окончательного сведения счетов. Есть лишь бесконечное откладывание черного дня.

Но как мы можем быть уверены в том, что эта схема будет воспроизводиться? На самом деле, никак. Мы не должны исходить из того, что демократии всегда смогут придумать решения для любой проблемы, какая только перед ними ни встанет. В демократии нет ничего такого, что давало бы такую гарантию; просто при демократии это случается с большей вероятностью, чем при любой другой системе правления. Предпосылка, утверждающая, что это должно случиться, повышает вероятность того, что это перестанет случаться. Она взращивает ту самоуверенность, которая позволяет наметиться опасным кризисам, побуждает откладывать решительные действия и поощряет к игре на грани. Она искушает судьбу. Кризисы не попадают в наши руки в хорошо расфасованном виде, как будто они только и ждут, что демократии найдут для них решение. Их очертания изменчивы, и то же можно сказать о причинах и следствиях. Некоторые опаснее других. Все кризисы, описанные мной в этой книге, включали моменты реальной опасности, пусть даже в конечном счете эта опасность оказывалась преодоленной.

Следующий кризис может принять такую форму, что одолеть его будет гораздо труднее. Но если мы благополучно переживем следующий кризис, всегда будет еще один после него. Поскольку, согласно этой схеме, не бывает окончательного кризиса, трудно понять, как ряд кризисов может продолжаться неопределенно долго. Бесконечность кризисов означает вечный риск того, что возникнет тот, который окажется слишком серьезным, чтобы его можно было решить.

История демократии и кризиса в современную эпоху не только циклическая, она еще и кумулятивная. Опыт кризисов со временем накапливается: ни один не похож в точности на другой, который был до него, поскольку всегда найдется тот, что был прежде, чтобы послужить предупреждением или искушением. Последовательность повторяющихся демократических кризисов, случившихся за последние 100 лет, составляет единое повествование. Как я уже сказал в предисловии к этой книге, это очевидная история успеха. К концу XX в. западные демократии стали самыми богатыми и сильными государствами из всех, когда-либо известных в мире, преодолев многие из проблем, встреченных ими на своем пути. Они разгромили врагов и дали возможность своим гражданам достичь благосостояния. Однако за успех такого масштаба приходится платить. Он в какой-то мере ослепил демократии, скрыв от них сохранившиеся угрозы, с которыми они все равно сталкиваются. При таком рассмотрении событий, повторяющаяся схема демократического кризиса – бесконечные перебежки от провала к успеху и обратно, – попросту отвлекает от глубинного сюжета. Кумулятивный успех демократии создал условия для системного провала. Возможно, время для копаний кончилось. Либо демократии должны будут разобраться со своими долгами, ставшими их второй природой, с растущим неравенством и с собственной экологической безответственностью, либо им уже ничего не поможет.

Есть два способа осмыслить актуальное положение демократии. С одной точки зрения, сегодняшний кризис не слишком отличается от предыдущих, а это значит, что через какое-то время мы все равно найдем решение. Согласно альтернативной точке зрения, современный кризис является кумулятивным результатом предыдущих, но тогда нам потребуется более фундаментальная перестройка. Какая точка зрения верна? Чем является этот кризис – временным сбоем или окончательным переломом? Одна из причин считать, что он может быть переломом, состоит в том, что он свидетельствует о срыве давнего политико-экономического эксперимента. В этой книге я в основном занимался достаточно короткими циклами кризиса и его последствий, по одному на каждые 10–15