Книга Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андре Моруа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Военный министр, он же председатель Совета министров – Виктор Гюго.
Министр иностранных дел – Теофиль Готье.
Министр финансов – Альфред де Мюссе.
Министр морских дел – де Ламартин…»
Сент-Бёв говорил: «Видно, к чему он клонит». Да, это было видно, потому что он хотел быть на виду и не скрывал своих намерений. Быть Шатобрианом или ничем. От мечты Гюго переходит к действиям. Он открыто ставил вехи своего будущего пути. Возрастающая близость с наследником престола и его женой. Пост председателя Общества литераторов. Издание в виде брошюр всех стихов Гюго о Наполеоне – в качестве подготовки к перенесению праха императора. Многочисленные приемы на Королевской площади. Из молочной «Швейцария» госпоже Гюго доставляли для них мороженое в формочках по тридцать франков за сто порций, бутерброды по двадцать франков за сотню, кофе глясе по четыре франка за чашку и горячий пунш по три франка за чашку. Приведены были в порядок семейные финансовые дела. Гюго уступил на десять лет издателю Делуа за двести пятьдесят тысяч франков (из коих сто тысяч выплачивались сразу же наличными) право переиздания всех своих вышедших уже произведений. Таким образом, достигнут был большой достаток и приобретен имущественный ценз, необходимый для звания пэра. Однако Виктор Гюго продолжал проповедовать в обоих своих семействах режим экономии. Капитал трогать нельзя, надо жить на доходы. Но у него появилась дорогостоящая слабость – он стал щеголем. В те времена, когда Гюго покорил сердце Жюльетты, он одевался довольно небрежно, и мадемуазель Друэ, вкусы которой воспитывали князь Демидов и ему подобные, зачастую подтрунивала над отсутствием у Виктора франтовства. Теперь она сожалела об этом. «Натворила я себе беды, приучив вас к щегольству! Но ведь кто же мог подумать, что вам понравится подобное превосходство над другими, недостойное такого человека, как вы! Я в ярости, что так преуспела в своих наставлениях! О, если бы я могла вернуть ваши славные, нехоленые пальцы, ваши наивные подтяжки, вашу взлохмаченную шевелюру и крокодиловы зубы – я бы уж непременно это сделала!..»
А в другой раз она возмущалась: «Тото затягивается, как гризетка; Тото завивается, как подмастерье портного; Тото похож на образцовую куклу; Тото смешон; Тото – академик…» Он не обращал внимания на ее шпильки: будущий государственный деятель должен иметь внушительный вид. Госпожа Гюго, которую беспокоила прочность этой связи, попыталась пойти в наступление против Жюльетты – якобы в интересах честолюбия мужа.
Признаюсь, меня тревожит твое будущее – с материальной стороны. Ведь твой дом должен быть поставлен приличнее, чем теперь. Надо, чтобы ты имел возможность принимать у себя людей, так же как тебя принимают. Я знаю, что наш скромный образ жизни ничему не мешает, но будь уверен, что он окажется помехой на дальнейшем твоем пути, затормозит твое продвижение к той цели, какую ты себе поставил… Боюсь, как бы обязательства, взятые тобою, когда-нибудь не заставили тебя забрать часть денег, которые ты поместил с таким трудом… Мне приходится сказать тебе об этом, так как я страшусь, что все твои усилия будут бесплодны и приведут к недостаточным результатам. Ни ты, ни твои близкие не должны перебиваться кое-как, – вы должны жить прилично. Мне хочется напомнить тебе то, о чем я уже говорила: я мысленно отрекаюсь от всякого рода прав на богатство, какое ты можешь себе составить. Я смотрю на себя как на управительницу, обязанную вести твой дом и надзирать за тем, чтобы во всем было там как можно больше порядка, и я считаю себя воспитательницей наших детей. Тут уж я смело говорю наших детей, ибо не хочу отказываться от своих прав на них. Так вот, мой друг, лишь ради тебя самого, исключительно в собственных твоих интересах умоляю, поразмысли хорошенько! Говорю с тобою как сестра, как друг твой. Не знаю уж, что и сказать, чтобы ты поверил в полное мое бескорыстие. Подумай, подумай о своем будущем! Посмотри, каким способом ты сможешь уменьшить материальное свое бремя…
«Уменьшить бремя» – это значило порвать с Жюльеттой! Он об этом и думать не желал. Узы плоти стали менее прочны, чем в первые дни, но Жюльетта сохранила все те достоинства, каких Адель не имела и не желала иметь, – она была смелой путешественницей, трудолюбивой переписчицей, искренней почитательницей, воплощенной поэзией. Он все еще слагал благодарственные гимны в ее честь: «Жюльетта, это прелестное имя, запавшее мне в душу, расцветает в моих стихах; ты не только мое сердце, ты вся моя мысль… Если есть у меня некоторое дарование, это ты его породила во мне». А 1 января он написал:
Супруга же несла обязанности по внешним сношениям. С тех пор как Сент-Бёв перестал воспевать «королевского буйвола», она проявляла внимание к другому приятелю мужа, который появился в их доме во времена «Эрнани» и стал с тех пор влиятельным и разносторонним критиком, дававшим отзывы о драмах, о книгах, о живописи, – словом, она немного кокетничала с Теофилем Готье, прозванным «добрый Тео».
Адель Гюго – Теофилю Готье, 14 июля 1838 года
Хотела бы я знать, почему вы не приходите к нам почаще, если уж не хотите бывать у нас постоянно. Из двух зол следует выбирать меньшее, и я предпочла бы видеть вас ежедневно, чем не видеть совсем! Скажу даже, что мне это было бы бесконечно приятнее, потому что для меня праздник, когда вы приходите, и, право, не знаю, почему вы не устраиваете его для меня как можно чаще. Если захочешь, всегда найдешь время написать фельетон. Уж я бы улучила часок, чтобы написать о вашем «Фортунио», который мне полюбился, как ваше второе «я», но нам не хватает вашего первого «я», которое нисколько его не хуже. Когда-нибудь вы нам его покажете, правда? Жду его, ведь я немножко сентиментальна и не могу от этого избавиться. Что поделаешь! Я в этом такая же, как белошвейки, как модистки, горничные, даже кухарки. Вы же обещали написать роман для «такого рода публики», а поскольку я принадлежу к ней по своему нравственному складу, то я и требую, чтобы вы этот роман написали…
Булонь, 1 сентября 1838 года
Обидно, когда любишь своих друзей больше, чем они тебя любят. Говорю это с полным основанием и в отношении себя, и в отношении этих самых друзей; ведь бесконечное множество вещей занимает их больше «священного пламени дружбы», из сего и проистекает, что богиня дружбы (да богиня ли это?) имеет весьма второстепенное значение, особенно для вас. То, что я вам пишу, ничуть не изменит того, что есть, – ведь говори об одном и том же хоть сто лет и пиши сто лет, а от этого ничего не переменится, только надоешь людям! Я претендую лишь на то, чтобы вы, снисходя к моей просьбе, приехали ко мне в гости на несколько часов – приехали бы в полдень и остались бы до вечера… Приезжайте без всякого письма. Случай все устраивает лучше, чем люди предполагают. Вы совсем со мной не любезны. А я вас все-таки люблю от всего сердца, потому что у вас для этого есть все качества.
