Книга Король Треф - Борис Седов

На Марсово поле Алеша пришел за полчаса до назначенной встречи.

Побродив вокруг Вечного огня и почитав скупые и казавшиеся древними слова о мужестве и смерти, вырезанные на камнях, окружавших середину строгой квадратной поляны, Алеша вышел на набережную Лебяжьей канавки и стал ждать. Вспоминая свой недавний разговор со Знахарем, Алеша пришел к выводу, что странности в его поведении объяснялись не чем иным, как лживостью и изворотливостью, а также желанием отвести от себя подозрение в причастности к смерти Насти. И теперь Алеша знал, чего ждать от этого человека.

Может быть, Знахарь намеревался убить и его тоже, чтобы не оставлять себе повода для беспокойства. Все может быть. Но вот только ничего у него из этого не выйдет. Сейчас Алеша убьет его, и на этом все кончится. Волнение, которое мешало ему при первой неудачной попытке, полностью прошло, и теперь Алеша совершенно точно знал, что застрелит Знахаря, не моргнув глазом, так же, как пять лет назад, в возрасте тринадцати лет, он хладнокровно застрелил из карабина матерого волка, напавшего на пасшуюся за околицей телку.

Алеша расстегнул матерчатую куртку и вспомнил слова капитана Тарасова, который говорил ему:

«Никогда не показывай оружие до выстрела. Никогда не угрожай стволом. Вынул и в ту же секунду стреляй. Иначе тебя могут опередить, и тогда ты встретишься с апостолом Петром раньше, чем думал».

Алеша сунул руку за пазуху и проверил, легко ли пистолет вынимается из кобуры. Все было в порядке, и Алеша посмотрел по сторонам. Он не знал, в какой машине подъедет Знахарь, и был готов к любому варианту развития событий.

Наконец ровно в половине седьмого рядом с ним остановился черный «Лексус» с затемненными стеклами. Его задняя дверь широко распахнулась, и Алеша увидел сидевшего внутри улыбавшегося Знахаря, который делал приглашающие жесты — дескать, давай, залезай! Впереди сидели двое, и Алеша видел их крепкие коротко стриженные затылки.

Нужно было действовать, но он не мог пошевелиться.

Знахарь еще раз махнул рукой и сказал:

— Ну, чего стоишь, садись, поехали!

И тут в ушах Алеши прозвучали слова генерала Губанова:

«Он проиграл ее в карты и убил».

Он проиграл ее в карты и убил.

Алеша выхватил пистолет и, направив его в лицо Знахаря, нажал на спуск.

Голова Знахаря дернулась, и он повалился на сиденье. В ту же секунду передние двери «Лексуса» распахнулись, и из машины стремительно выскочили двое бугаев, одним из которых был Доктор. Алеша стоял, не двигаясь, и держал пистолет перед собой. Выстрелить в человека — не то что прикончить волка, и он, забыв о своей решимости довести дело до конца, оцепенел от ужаса перед содеянным.

Доктор подлетел к нему, выбил пистолет и резким движением повалил Алешу на асфальт, больно заломив ему руку за спину. Другой, увидев, что нападавший блокирован, сунулся в салон машины и приподнял окровавленную голову Знахаря, лежавшего на заднем сиденье.

Пуля попала Знахарю в левый глаз, и вся левая сторона его лица была залита кровью. Но он все еще был в сознании и, с трудом ворочая языком, прохрипел:

— Даже пальцем его не трогать, понял?

Привыкший ничему не удивляться охранник кивнул и осторожно опустил голову Знахаря на сиденье, затем они с Доктором быстро нацепили на Алешу наручники и грубо бросили его в багажник. Еще через несколько секунд мотор «Лексуса» взревел, и, оставив за собой две жирных черных полосы, машина с визгом сорвалась с места и понеслась в сторону Военно-медицинской академии.

На асфальте валялись раздавленные каблуком охранника часы, слетевшие с руки Алеши. Их остановившиеся стрелки показывали шесть часов тридцать две минуты.

Эпилог

Чернота.

Чернота и пустота.

Где-то в недостижимой дали светилась малюсенькая точка, но до нее было так далеко, что страх схватил меня за обнажившиеся кости. Там, в этом комочке света — жизнь. Жизнь — там, а я — здесь.

Я был выпавшим ночью за борт океанского парохода человеком, который с ужасом провожал взглядом навсегда удалявшуюся от него махину радостных огней и в последний раз слышал летевшие с ярко освещенной палубы смех и голоса людей, не знавших о том, что один из них прощается с ними навсегда.

Но не было ни удалявшегося парохода, ни захлестывавших лицо волн. Надо мною не было ночных звезд и под ногами не было бездны. Вокруг было только одно великое Ничто, и именно это вызывало во мне дикий страх и желание визжать и извиваться. Но не было и меня, и я не мог понять, кто же тогда так боится, кто же так хочет вернуться туда, где свет, звуки и боль?

Я устремил взгляд в далекую черноту, где, все уменьшаясь, светился выход из этого черного пространства, в котором мне суждено было раствориться без следа, и понял, что если сейчас не вырвусь отсюда, то бесконечно далекая дверь, за которой сверкала уходившая навсегда жизнь, закроется, и тогда в абсолютной темноте небытия я не смогу найти даже того места, где она когда-то была.

Безумный ужас соединился во мне с не менее безумным желанием жить, и я, разрывая невидимые черные нити, на которых висел в центре бесконечного мрака, рванулся туда, где последней надеждой светился становившийся все меньше и меньше выход из неотвратимо захлопывавшегося вокруг меня кокона смерти.

Черное пространство подернулось серыми тенями, и я ощутил, как меня понесло в сторону выхода из этого непознаваемого ада. Я почувствовал, что он отпускает меня, и моя радость, летевшая впереди меня, ударила в призрачные и жадные шевелящиеся стены, и они дрогнули.

Но тут ржавый железный крюк, брошенный мне вслед демоном тьмы, воткнулся в мой левый глаз и, с хрустом пронзив кости черепа, резким рывком остановил меня. Ужасная боль сокрушительной волной пронеслась по всему телу и, отразившись, жестоким ударом вернулась в левый висок. Это было невыносимо, но извивавшийся в судорогах ужаса рассудок подсказал, что боль — это то самое благо, которое безжалостно свидетельствует о жизни.

Я выдернул и отбросил удерживавший меня кривой железный коготь и понесся туда, где светился смеявшийся и манивший выход из тьмы и страха. Вместе со мной летела терзавшая мою голову боль, но это была моя боль, моя жизнь, и я радовался ей, как женщина радуется мукам, которыми платит за появление на свет человека, обреченного на страдания и счастье.

Я лежал на спине, и между моими веками и глазными яблоками плавали мутные пятна. В левой стороне головы пульсировала боль, и я чувствовал, что мой череп охвачен тугой повязкой. В ушах шумел прибой, но это не доставляло мне ни малейшего удовольствия, потому что я понимал, что лежу вовсе не на морском берегу.

Я попытался открыть глаза и почувствовал, что левый глаз не открывается и туго прижат той же повязкой, которая сдавливала всю мою голову, оставив свободными только уши. Разлепив правый глаз, я увидел мутное серое пространство, в котором перемещались неясные размытые тени. Сквозь шум в ушах до меня донеслись слова на непонятном языке, гулко отражавшиеся от стен, и я различил среди них знакомое слово «кома». Уцепившись за него, я смог отделить голос говорившего от кувыркавшихся в ушах непонятных звуков и услышал еще несколько слов. Тот же голос сказал: «смотри», другой голос ответил: «да, он приходит в себя».