Книга Высота одиночества - Татьяна Минаева

Рината не заметила, как из глаз её крупными каплями потекли слезы. Они сломали её жизнь, разделили её на «до» и «после». Что ей теперь делать?..

— Девушка, куда едем? — прервал её мысли водитель черной иномарки.

— Куда… Езжайте к Телецентру.

Внезапная мысль мигом завладела её разумом, не оставляя места для сомнения. Рина вытерла слезы, а взгляд её наполнился ненавистью. Это Фёдорова нашла фотографию, она показала её Игорю и… И Рината понимала, что сейчас ей плевать на это. Вся её ненависть была сосредоточена в одной точке, направлена на конкретных людей. Что там Фёдорова твердила про свою передачу? Ей интересно, что случилось после Олимпиады? Она расскажет! И то, что было после, и, самое главное, до!..

— Поехали же! — нервно бросила Рината водителю, замешкавшемуся на выезде с парковки.

Москва, февраль 2010 года

Палата была просторной и светлой, с широким новеньким окном и чистым белым подоконником. В вазе на этом самом подоконнике горделиво и грациозно возвышался букет белых роз, на тумбочке возле постели стояла тарелка со всевозможными конфетами в цветных обертках. Мягкое флисовое покрывало одним концом свисало со спинки кровати, простыня собралась гармошкой возле стены. Но Ринате было все равно. Только что она попросила медсестру, намеревавшуюся привести постель в порядок, оставить ее одну и теперь лежала, бессмысленно разглядывая свежевыбеленный потолок. Не будь медсестра такой назойливой, Рина не возражала бы против ее помощи, но та всячески пыталась завести разговор. А о чем тут было говорить? Она — неудачница! Надежда, одним своим прыжком провалившая Олимпиаду… Лежит теперь в этой чистенькой палате со сломанной ногой, а где-то там, в Японии, национальный праздник…

В дверь негромко, но настойчиво постучали. Рината недовольно сжала губы, ожидая в очередной раз увидеть кого-то из медперсонала, однако этот гость никакого отношения к работникам клиники не имел. Рина хотела что-нибудь сказать ему, на худой конец, выдавить виноватую улыбку, но вместо этого подбородок ее задрожал, губы перекривились, а из глаз побежали слезы облегчения.

— Рината… — Через мгновение президент Федерации уже сидел рядом с ней на постели. Ее покрытое одеялом колено оказалось под его широкой ладонью, вторая рука опустилась ей на плечи. — Ну что за слезы такие?

— Я всех подвела! Всех! — всхлипнув, Рина прижалась к его груди. — Вас, Аллу Львовну! Простите меня…

— Не правда, — возразил Бердников, слегка отстраняя ее от себя. — Ты боролась, и это заслуживает уважения. — Он ласково стер слезы с ее щек и подбадривающе улыбнулся.

— Да какое тут уважение… — снова всхлипнула Рина, но на этот раз уже сама вытерла покатившиеся из глаз капли. — Я просто… — Она покачала головой, вздохнула и понурилась.

— Ты не права, Рина.

— Да как я могу быть не права?! — возразила она с негодованием и тут же по-детски шмыгнула носом. — Вы же видите…

— Знаешь, что отличает хорошего спортсмена от посредственного? — очень тихо спросил Бердников.

Рина приоткрыла рот, чтобы ответить, но потом покачала головой и уставилась на него в ожидании продолжения.

— Посредственный спортсмен утешает себя словами, что главное — участие.

— Главное — победа, — так же тихо, как он, но от этого не менее убежденно, сказала Рината.

— Правильно, девочка, — Владимир сжал ее ладонь. — И на твоем месте я бы поступил точно так же.

— Правда? — прошептала она недоверчиво.

— Да. — Владимир ответил ей уверенным взглядом. — Ничего страшного не произошло. Значит, это была не твоя Олимпиада. Тебе всего шестнадцать, у тебя впереди еще столько всего… Тяга к победе у тебя в венах. В Сочи ты будешь лучшей, Рина. Видимо, тебе судьбой предначертано выиграть у себя дома, на домашних играх.

— Вы так говорите уверенно… А что, если мне вообще не суждено что-либо выиграть?

— Нет, моя дорогая. Ты сможешь то, чего не смогли ни я, ни Алла Львовна. Ты станешь олимпийской чемпионкой.

От голоса президента исходила такая непоколебимая уверенность, что в сердце Ринаты быстро-быстро стал разгораться огонек нетерпения. Да, она будет работать — еще больше, еще упорнее. Как только заживет нога, она приступит к тренировкам, она использует эти четыре года для того, чтобы стать еще лучше, еще сильнее. И она оправдает надежды тренера, надежды Федерации. Она обязательно оправдает надежды дяди Володи, иначе и быть не может.

— Спасибо… — сказала она шепотом. — Спасибо за веру.

Владимир смотрел на нее как-то странно. Пристально и очень серьезно. Под его взглядом она даже немного смутилась и, чтобы скрыть это, заставила себя слабо улыбнуться. Но выражение его лица не изменилось. В глазах его, голубых, внимательных, появилось что-то незнакомое ей, словно он искал ответы на какие-то свои вопросы или изучал ее, и в тот самый момент, когда Рината уже хотела нарушить возникшее молчание, он проговорил:

— Я всегда буду верить в тебя, девочка моя. Потому что ты — отражение меня самого. — И не успела Рината сообразить, что именно он имеет в виду, Бердников добавил: — Ты — моя дочь.

— Что? — Ее черные бровки сдвинулись, в глазах промелькнуло непонимание.

— Рината, ты моя дочь. Единственная родная дочь.

— Это шутка такая, да?

— Нет, — его взгляд был направлен прямо на неё. Владимир взял её руки в свои и произнес: — Я очень виноват перед тобой. Я сделал ошибку, Рината, ошибку, которая всем нам обошлась очень дорого. Но видит Бог, всю жизнь я пытался искупить свою вину.

— Вину за что? — Рината все еще не до конца понимала, что он пытается ей сказать. Мысли вдруг перемешались, смысл слов, как она ни старалась поймать его, все время ускользал, предложения казались какими-то нескладными, корявыми, словно были составлены из абсолютно разных кусков.

— За то, что ты выросла в детдоме, — четко произнес Владимир, и на этот раз она точно знала, что не ослышалась. — За то, что оказался трусом и не смог рассказать тебе правду, за то, что ты росла без родителей… Ты…

— Но… — ошеломленно выдавила Рина каким-то писклявым, тоненьким голоском, самой ей показавшимся слишком жалким. — моя мать отказалась от меня. Вы знаете, кто она? Вы знаете мою мать?!

— Рин…

— Кто?! — Теперь голос ее прозвучал сипло и сдавленно.

Внезапная догадка пронзила, парализовала, сковала легкие и горло. Мир, несмотря ни на что еще несколько минут назад казавшийся объемным и цветным, на глазах мерк, превращаясь в размытую черно-белую картинку. Тело ее обдало холодом, руки покрылись мурашками, а пальцы стали какими-то деревянными, негнущимися. Капля за каплей, секунда за секундой понимание происходящего просачивалось в нее, отравляло все ее существо. Черное, острое, разрушающее, оно овладевало ее сознанием, ее детским сердцем, ее наивной душой, покрывая все внутри бугристой коркой твердого льда. — Кто она?