Книга Витамины любви, или Любовь не для слабонервных - Анна Макстед

Роджер поднялся на ноги и дал мне пощечину. Я со всхлипом втянула воздух и с силой оттолкнула его. Упав на спину, он ударился головой о ножку стола. И заорал: — Вот дерьмо! Ой! Ой! Как больно! Зачем ты это сделала? Ханна, у тебя истерика, я не понял, о чем ты тут болтала, ты с перепоя, что ли, или съела что-то? Недоваренного цыпленка? Все это вздор, что ты тут несла? Тебе кто-то наврал…

— Да! — заорала я. — Ты наврал!

— Ханна! — тоже заорал Роджер. — Не знаю, откуда ты этого набралась! Чушь! Сплошная чушь! У тебя нет доказательств! Ты и сама знаешь, ты ведь детектив! Это омерзительное обвинение ты основываешь на каком-то синдроме фальшивой памяти, а это все дерьмо! Королевское Общество психиатров много лет назад все это опровергло, в «Дейли мейл» напечатали. Боже мой, меня в жизни так не оскорбляли. Боже, голова убийственно болит! Наверное, ты мне мозг повредила! А мне сегодня выступать на сцене! Но я это переживу. У тебя, юная леди, попросту истерика, ты переутомилась. Ты все еще страдаешь от шока, оттого что этот недоумок приперся на премьеру моего спектакля мерзкий ублюдок, он знал, что если она увидит его, то не сможет играть. Я уж и не надеялся спасти шоу. А она растерялась, такой был кошмар. Подозреваю, что ты сильно расстроилась, оказавшись лицом к лицу с ним, была к этому совершенно не готова. Он воплощает собой позорное прошлое твоей матери. Грустно, но ты отыгралась на мне. Предлагаю тебе лечь и выспаться, все обдумать и, возможно, — он промаршировал к двери и щелчком открыл щеколду. — завтра утром, после того как ты отдохнешь, ты будешь готова извиниться. Доброго дня!

Дверь за ним захлопнулась, а я так и стояла, глядя ему вслед. Доброго дня?!

Его слова прозвучали неестественно, а что неестественно — то фальшиво.

Спасибо, Роджер! Мне действительно стоит все обдумать. Он оказался прав: я была детективом, не имеющим доказательств. Но все это можно изменить.

Я схватила трубку и стала набирать номер матери.

Глава 39

Мне было страшно говорить с ней. Не стану врать, будто «мало чего боюсь»: меня пугает многое. Например, боюсь самовоспламениться, сидя на унитазе. И хотя Джек говорил, что это бывает только с толстыми и старыми, и что немножко времени в запасе у меня еще есть, я все равно не доверяла ему на сто процентов в этом вопросе. Еще боюсь вскочить утром с постели, не зная, что в этот день умру ужасной смертью. Но больше всего я боюсь людей. Потому что они в силах погубить мою жизнь. И неправда, что они могут это сделать, только если им это позволишь.

А сейчас мне было страшно оттого, что раньше мне никогда в голову не приходило, что я сама могу разрушать чужую жизнь. Я чувствовала себя уличным грабителем, вынужденным лицом к лицу встретиться со своей жертвой, чтобы принести публичное извинение. У моей матери были веские причины меня ненавидеть. Я вела себя по отношению к ней неприлично, и этим разрушила все надежды на возобновление человеческих отношений с ней. Я слышала, не то от Джейсона, не то по телевизору, что человек осознанно делает то, что противоположно его бессознательным желаниям. Впервые сегодня я поняла, что так скорее всего и есть. Надо же, идиоты-психотерапевты в чем-то оказались правы.

Когда я в последний раз видела Джуда, он только что освоил слово «мамочка». Это было большое достижение, настоящий прогресс по сравнению с прежним примитивным «мам» — общим понятием, которым он мог называть кого угодно, от Габриеллы до мармелада. Слово «мамочка» было адресовано конкретно Габи, Джуд произносил его торжественно, при этом требуя за него награды. Он говорил это слово постоянно: «Мамочка! Мамочка!» И каждый раз, услышав его, Габриелла отвечала медовым голосом: «Что, мой дорогой?» и брала его на руки.

Я видела их вместе, и у меня вдруг в голове мелькнула мысль, неожиданно, как бывает, когда незнакомец вдруг перехватывает такси перед носом: «И мне бы так».

Предстоящий телефонный разговор должен был показать мне, есть ли у меня шанс на такое счастье.

— Алло? — голос матери прозвучал уныло и печально. А я чего ожидала? Глупо было рассчитывать, что она будет в приподнятом настроении после всего, что произошло. Но я вообще туповата. Помню, когда Джуд только родился, я купила Габриелле джемпер пятидесятого размера, потому что она вечно ныла, что не влезает ни в одну из своих шмоток. И при этом я самодовольно думала: «Ну уж этот-то тесным ей не будет!» Вы легко можете представить себе ее реакцию. А я вот не предполагала, пока покупала этот свитер, что Габи заплачет при виде этого балахона.

— Мама, это я.

— О-о, привет, — ответила мама. А я так хотела, как раньше, услышать от нее: «Да, моя дорогая?»

— Прости, что я ушла со спектакля. Мне… стало дурно. Я слышала, что все кончилось хорошо. — Как всегда, я болтала о том, что к делу не относилось.

— Ну-у… — ответила Анжела, — как говорит твой отец, «чары рассеялись».

Это что, сарказм? Такой разговор ни о чем можно было тянуть часами, попусту теряя время.

— Ты одна дома?

— Да.

— Буду у тебя через двадцать минут.

Мне не хотелось встречаться с матерью. Значит, именно это мне было нужно. По дороге я купила для нее две плитки шоколада — темного, горького, ужасно противного. Я не помнила точно, какой она любила: в котором семьдесят или восемьдесят пять процентов какао. В конце концов, решила, что пусть откусит от одного, где восемьдесят пять, он по вкусу напоминает пыль, а потом ломоть семидесятипроцентного. В сравнении с первым вкус покажется отличным.

Дверь открыла мама. У нее были двойные мешки под глазами и скорбный вид, как у работника похоронного бюро. Я вручила ей шоколад, чем сильно ее удивила:

— В честь чего это?

До последнего времени меня защищала броня моей правоты. Теперь, безо всяких стараний с ее стороны, я почувствовала свою вину. Я вспомнила, сколько раз приходила сюда, только чтобы поесть. Готовила всегда Анжела, Роджер только разыгрывал щедрого хозяина. Я высокомерно — как же, я член семьи! — наблюдала, как другие гости вручали ей цветы или шоколад, я же не считала, что обязана чем-то отблагодарить хозяйку. Я брала, брала, брада, даже не благодаря, потому что обе мы знали: она в долгу передо мной уже двадцать пять лет, так что, сколько бы бесплатных обедов я ни проглотила в ее доме, она никогда не возместит мне того, что отняла. Сначала я хотела сопроводить подношение шоколада глупой фразой: «Я решила, что это именно то, что тебе сейчас нужно», подыгрывая немного унизительной семейной шутке — мол, мы, женщины, падки на шоколад, он для нас — панацея от всех бед, хо-хо-хо, вот такие мы трогательные. Тебя оставил любовник? Дом перезаложен? Заболела раком груди? Разверни плитку «Молочного»! Тебе сразу станет легче! Но вовремя остановилась.

— Не хотелось приходить с пустыми руками, — объяснила я.

— Спасибо. — Чуть улыбнувшись, она взяла обе плитки. Я пошла за ней в кухню, в гостиной она никогда не сидела. — Так неловко себя чувствую, — проговорила она, глядя на меня через плечо. Потом обернулась, и мы неожиданно оказались непривычно близко друг к другу, лицом к лицу.