Книга Актер. Часть 3, 4 - Юлия Кова

 Но было и то, в чем он долго не хотел признаваться себе. Впрочем, к дьяволу все небылицы и — туда же, к дьяволу — весь этот самообман, двоедушие, ложь. Правда в том, что он споткнулся на ней не хуже того же Никса.

 Все было как в кадрах дурацкого кинофильма, на который его в юности затащила жена. Один взгляд на нее — и внутри него что-то щелкнуло. А потом начались их разговоры, происходившие в короткие встречи. Он не заметил, как начал выискивать в ней интересные черточки. Как присматривался к внешности, ее характеру и к манере ее поведения. И в конце концов, сам не заметил, как перешел от банальной, в общем-то, мысли, как было бы распрекрасно уложить под себя эту девушку, к пониманию, что эта девушка стала его уязвимейшим местом. И в голову стали падать вопросы: «А так ли нужен ей этот чех?..», «А может быть?..» и, наконец: «Я хочу попробовать с ней».

 В тот день, когда он уже собирался признаться ей, что у него к ней чувства, что его на ней клинит, но для начала они могут стать друзьями и начать проще общаться, он узнал, кто для нее этот чех. И опять все произошло, как в том дурацком кино, и даже слишком кинематографично. Он увидел их вместе. Столик в кафе, две кофейные чашки. Чех и она. Ее узкая ладонь на столе. Ресль, продолжая о чем-то рассказывать ей, вытянул руку и отвел локон у нее ото лба. Их спокойные лица. Но эти двое разговаривали друг с другом глазами. Так смотрят люди, которые видят в зрачках у другого только два отражения, его и свое. И то, что Лиза, лицемеря перед собой, называла «дружбой двух старых знакомых», оказалась на деле совсем другим чувством. Любовь... Эти двое были отчаянно и без памяти влюблены и боялись себе в этом признаться.

 В тот день для него все закончилось, так, в сущности, и не начавшись.

 Правда, вместе с уколом в сердце пришла мысль сдать ее Чудотворцу, но что бы это исправило? Тем более, что он все равно не собирался разводиться с женой, а Элизабет на роль любовницы не тянула. Слишком чистая. Слишком настоящая, что ли... Это ты почему-то поверил в карамельные сцены, над которыми раньше смеялся. В те истории, когда девушку берут на руки, чтобы отнести ее в постель, с ней заснуть и с ней же проснуться, забыв о том, что у тебя есть сын и жена, потому что тебе хорошо только с ней.

 Еще сложнее было признаться себе, что ты все-таки влип: ты влюбился в нее.

 И гораздо сложнее, что ты подошел к той черте, которая называется «до и после». То самое, когда ты оказался во временном промежутке, где твоя прошлая жизнь еще не закончена, но умом ты уже на другой стороне, где нет грязи, убийств. Просто ты изменился.

 И теперь оставалось только понять, почему же ты сам, в таком случае, не пошел убивать Никса? Станкевич поёжился, глядя на тлеющий «бычок» сигареты. Вот это и было, наверное, самым сложным.

 Весы, как качели на детской площадке. На одной чаше весов — она, на другой — ты и твой ребенок. Но у Элизабет был стимул убить, и Станкевич знал, что она сделает это бесшумно и быстро. Что же касается другой чашки весов... Даже сейчас, когда Никс фактически оставался один на один со смертью, он боялся, что увидит в прицел глаза Никса, струсит и промахнется. Пойдет добивать, но пуля всегда оставляет следы. А значит, ты не сможешь вернуться к ребенку.

ГЛАВА 8

 @ Чуть позже. Кршивоклат.

 Снайпер — это бесшумный убийца. Смерть, которую ты не увидишь.

 Капли влаги все-таки попали под воротник. Лиза поправила ворот куртки и потерла подушечки пальцев, проверяя, не съехали ли фальшивые отпечатки. Параллельно ей в сумерках и запахе реки и дождя, зачищая для нее «коридор», беззвучно двигались люди Станкевича. До одноэтажного, стоявшего в стороне от поселка дома оставалось всего сто шагов. А в голове продолжало стучать: «Почему женщины убивают?»

 Пьесы, голливудские фильмы — «Медея», «Макбет», «Коломбиана» Бессона — и то, что пишут на эту тему в журналах, показывает : это потому, что женщины мстят. Но на деле ты решаешься переступить черту, потому что тебя не услышали. Твою боль, горечь и скорбь не воспринимали всерьез. Мир убийц, при одной мысли о котором тебя тошнит, посчитал: ему лучше знать, что тебе было нужно. Но девочки сделаны вовсе не из конфет и пирожных, и сластей всевозможных, как поется в одной детской песенке. Девочки вырастают и становятся женщинами, сотканными из воспоминаний. Из мига пленительного счастья и бесконечной любви. Из травм, порезов под кожей, уроков и незаживающих шрамов. И женщина так создана, что может долго терпеть, накапливая внутри себя ярость. Суммируя грех. Копя в себе гнев. А когда терпение кончится, то ярость выплеснется, и на земле разверзнется ад. Таково пережитое нами.

 Еще сорок шагов.

 Но сейчас, когда до финальной черты осталось всего ничего, тебе лучше не думать об этом. Отключиться. Перестать что-то чувствовать. Уйти в другую реальность, где главным принципом выживания становится истребление твоей памяти. Забыть, как отец, смеясь, брал тебя в детстве на руки. Убрать из памяти взгляд и улыбку так безжалостно отобранной у тебя мамы. Запретить себе думать, что убивший ее — человек, от одного вида которого тебя начинало мутить, а он ложился с тобой в постель. Оставить за гранью ярость и гнев. Зачеркнуть в сознании, что в леднике морга Лозанны лежит истерзанное тело Радека. И тот, кто помог тебе вынуть его из «Орбе» — это Давид — позавчера доискался до правды и написал тебе, что его убил Ли. Гнев, ярость и ненависть.

 Еще тридцать шагов...

 Но самое главное, что ты должна сделать сейчас, это вытеснить из головы, что в доме, к которому ты стремишься, находится и другой человек. Мальчик, когда-то давно воспитавший тебя — под себя. Подросток, однажды тебя предавший. Но, кажется, ты простила это ему, потому что давно уже поняла: он дал тебе много больше — свет твоей первой в жизни любви, которая, скорей всего, станет единственной. Мужчина, который любил Элисон и который, не узнав в ней тебя, так нежно и бережно касался кончиками пальцев твоего лица, что внутри тебя все замирало. И ты бы закрыла его собой, если бы только могла, но это уже ничего не изменит, потому что Никсу нужны вы оба. Гнев, ярость, ненависть. И бесконечное тепло ЕГО, уже навсегда потерянных тобой, рук.

  «Забудь об этом сейчас. Ну, пожалуйста!

 Еще двадцать шагов...

 Она шла и молила Всевышнего, Бога, того, кто всегда смотрит сверху и придумал ей эту судьбу, загнать ее в состояние вечной мерзлоты и не дать ей сорваться на бег. Ей нужно дыхание, и оно должно быть ровным. Ей требуется чистая, как отщелкивающий такт метроном, голова. Иначе промажешь. Иначе не попадешь. Но даже сейчас, когда всё было предельно ясно, оставалось еще кое-что, что она топила в себе. То, что шло из её сущности. То, что, цепляясь за сердце стальными крючками, карабкалось и стремилось наверх. Это «что-то», сам не зная о том, ей озвучил Станкевич. «Мы не убийцы». Полная беспомощность перед судьбой и понимание, что нельзя, невозможно отобрать чью-то жизнь. Да, она хотела рассчитаться со Зверем, но не видела в этой истории вот такого финала. И в первый раз немыслимо выстрелить и в одного. А Никс взял с собой Ли, и теперь их там двое.