Книга Красная точка - Дмитрий Бавильский

– Что интересного на факультете?

К Васе, выпотрошенному водкой, подсела Танечка, под самый финал поездки возжелав светского общения.

– Кризис гуманизма.

Брякнул первое, что в голове бродило по отчётливо выраженным с бодуна извилинам, но Танечка так прилипла, что, пока за окном мелькали поля, готовые к съёму урожая, пришлось объяснять: Сартр-Шмартр, экзистенциализм – гуманизм, «маленький человек», лишние люди, «Фердидурка» (совсем недавно вышло в «Иностранке», всем приличным людям надо прочесть), «дегуманизация искусства», «модернизм – это молодость мира», пока ещё недоступная основной массе советских людей, «Франкфуртские чтения» Генриха Бёлля и Цюрихские лекции Винфрида Георга Макса Зебальда.

Танечка даже отпрянула от такого академического напора.

– Но, боже мой, какая скука, какое унылое говно мамонта все эти Камю и Сартры с пожелтевшими страницами издательства «Прогресс». Я понимаю, когда-то все эти Кафки запрещали, читали из-под полы и поражались своей смелости. Но теперь «Лолита» и «Венера в мехах» продаются в киосках миллионными тиражами, хоть зачитайся, было бы желание. А его нету! Я, когда первый раз «Доктора Живаго» увидела в книжном магазине, думала, в обморок упаду от обмана зрения, но это же теперь не модно, а самая сермяжная сермяга и есть. «Погружение во тьму», «Зияющие высоты», «Одлян, или Воздух свободы». Новое назначение, белые одежды. «Смиренное кладбище», да сколько ж можно чернуху-то гнать? Хре-сто-ма-ти-я. Му-зей. Факультет ненужных вещей. Вот то ли дело Розенквист, выставку которого я посмотрела в ЦДХ этой весной, – всё такое яркое, сочное, красивое. Подлинное клиповое мышление, Вася.

Заресничная страна

Вася позволил с Танечкой не согласиться (краем глаза заметив: Катя с Дусей и Пашей Тецкой села в карты играть), понимая, что девушка пригубила на посошок беленькой (свежайший перегар так и хотелось сорвать с её губ поцелуем, как умозрительную розу) и горячится механически – это в ней так дубильные вещества разговаривают. Проверить Танечкину осознанность просто – достаточно спросить, что такое гуманизм, предложить дать определение. Разумеется, похмельная филологиня не смогла. Пришлось напомнить.

– Понимаешь, подруга, гуманизм – это когда человек – мера всех вещей. Не мощь государства, не самолёты, танки и ракеты, как это в совке было, но конкретный человек с его проблемами и болячками. Гуманизм – это отношение к старикам и младенцам, потому что он не про победителей и сильных дядек, которые всё равно свой кусок выгрызут и своё место под солнцем отвоюют, а гуманизм – это про всех, в том числе слабых и убогих, он про проигравших, понимаешь?

Таня не понимала, захлебнувшись напором, подозревая подвох: точно Вася говорит одно, а подразумевает другое, слишком уж пристрастно он говорил об общих и абстрактных материях – как о сугубо личных. А Васю было не остановить. Чаще всего он отмалчивался и смотрел в сторону, вместо того чтоб выступать, расставляя акценты. Ему своей правоты достаточно. Но сейчас он позволил себе говорить громко и чётко, чтобы Катя, игравшая в подкидного, заслушалась. В том, что она прислушивается к его словам, он почему-то не сомневался.

Танец маленьких лебедей

– Да, Танечка, это старомодно и тухло, потому что мы теперь вроде капитализм строим, но на кону не только сверхприбыли, но и звериный оскал, потому что человек был и остаётся мерой всех вещей, то есть измерительным прибором, которым все жизненные явления замеряются, а не деньги или жизненный успех, который лишь в «Санта-Барбаре» прост и понятен… Совок – это ведь не красивые мешки с Боярским и Пугачёвой, это Фирс, которого снова забыли. Выплеснули с водой. Человека забыли, и неважно почему – из-за повышенной политизации, которая и теперь есть всё тот же совок коллективных эмоций, но просто другими способами, или же из-за того, что все судьбу свою устраивают и попросту некогда на соседа внимание обратить. Индивидуализм – это ж теперь молодость мира!..

Васе казалось, что его слова в пустом вагоне звучат как набат, и не отдавал отчета в карикатурности похмельной проповеди. Отчего электричка оказалась пустой, выяснится, когда он вернется домой, – сестра Ленточка в дверях объяснила: покуда «Полёт» пьянствовал, в стране случился переворот под названием ГКЧП.

– Утром будит меня совершенно обезумевший папа и кричит, что нужно бежать в магазин и скупать всё, что есть, – гречку, сахар, соль, спички, макароны, а главное, хлеба, да побольше. Но вроде обошлось. По первости-то случилась лёгкая стадия безумия и полнейшей неопределённости, но потом прорвались в эфир демократы, оказалось, что Горбачёв жив, просто заперт в Форосе, и главная интрига некоторое время заключалась в том, кто полетит в Крым и привезёт Горбачёва с семьёй в Москву. Участь Чаушеску их с Раисой Максимовной миновала, но сколько нам это стоило нервов – как в старые добрые времена папа не отходил от «Ригонды», слушал голоса, благо их теперь не глушат и можно разобрать последние известия даже с его пониженным слухом…

Три дня в августе и две недели в сентябре

– Не было оно старым и добрым.

– Кто?

– Старое время. Оно было закупоренным и одичалым, злым. Тухлым. Тесным. Несвободным, неужели непонятно? «Твой дом – тюрьма».

– Вася, ну, ты же понял, что я хотела сказать. Не придирайся, сколько мы за эти три дня пережили…

– Могу себе представить. Оставил страну на выходные, и вот вам пожалуйста…

Шутки, впрочем, буксовали – слишком уж в стране стало тревожно; родители Васи вместе со всем «прогрессивным человечеством» не отлипали от телевизора, этого главного булыжника современного пролетариата.

Нехоженые дороги русской истории выворачивают наизнанку любые определения и формулы, вот и Марксово бонмо про трагедию, вернувшуюся в виде фарса, нынешняя загогулина перевернула с ног на голову – ГКЧП вышел опереткой, тогда как расстрел Белого дома два года спустя – трагедией, которую не заметили. Суть её, подменённая небывалой картинкой из ящика, ускользнула, да и ГКЧП, разумеется, подкузьмил – молодая страна вновь ждала фарса, а получила президентскую республику, всё более смахивающую на монархию.

Осенний разгон Верховного Совета и воспринимался второй серией кина, всколыхнувшего незарубцевавшиеся страхи, которым только волю дай, тут же из подсознанки, где копились и копятся, выйдут. Вася не мог заставить себя относиться серьёзно (может быть, тоже боялся сильнее нужного, только вида не показывал) к телевизионным пожарищам. Не мог, хотя искренне хотел: увидев Ельцина, машущего на танке в сторону карикатурных Руцкого и Хасбулатова (а тут ещё Никита Михалков к микрофону полез, мурлыча, чтобы зрителям не было слышно: «Слово интеллигенции дайте!..») попытался перехватить внимание родителей, не отрывавшихся от трансляции.

– Чего вы забеспокоились-то? Три дня вам на это даю, как в прошлый раз, – за три дня русский богатырь Ельцин всю эту шарашкину контору разнесёт. За гречкой, кстати, в магазин сбегать не надо, папа? А то вдруг в стране голод начнётся?