Книга Дядя Джо. Роман с Бродским - Вадим Месяц

Я вгляделся в туман и увидел сгущающееся копошение на берегу. Огни небоскребов большого города и яркие в эту ночь звезды безучастно освещали интервентов.

— Я ездил по славистским конференциям, — продолжил я. — Мракобесие. Маразм. Чем дальше, тем глупее. Я не могу найти общего языка с ними. Мы сделаны из другого мяса.

— Все мы из одного мяса. Люди есть. Хорошие, образованные люди.

— По-моему, умные люди не идут на эти факультеты. Во время «холодной войны» шли, это было перспективно. Теперь, в связи с полным концом истории, там собираются только упыри. Перемывают кости классике, высасывают из пальца теории развития. Линейного развития, понимаешь? Товарищи не ищут трудных путей. Берут то, что лежит на поверхности. Мне скучно с ними.

— Кому же с ними не скучно, — согласился Парщиков. — Но среди них есть женщины. Тебе с твоими способностями войти в доверие к американской славистике — плевое дело.

— Им лет по шестьдесят-семьдесят. О чем ты говоришь.

— Присмотрись. Ты весь состоишь из предубеждений. Картина мира не столь мрачна, как ты ее себе представляешь.

В Лешиных словах была доля истины. С определенным типом людей я не общался лишь по причине дешевого снобизма, а еще вернее — самодурства. Нужно было избавляться от барских привычек или менять среду обитания. Я был уверен, что жизнь, как всегда, рассудит сама.

Птицы вслушивались в наш разговор и гневались всё больше. Поняв, что вместе мы представляем организованную силу, они попытались разлучить нас. Ручей блестящих округлых туловищ ударил нам по ногам. В их желудках фосфором светились проглоченные скелеты рыб, кварцевые камни арктических фьордов. Птичий инстинкт был круче, нежели человеческий разум.

Мы начали пинать их ногами, бить снятыми куртками по головам, топтать. Нам было необходимо вернуться обратно. С трудом мы продвинулись к яхтам, где поднялись на мостки и с облегчением закурили. Гуси сочли это победой и постепенно схлынули в сторону Гудзона. Мы тоже вскоре пришли в себя и побрели мимо автосвалки в город. В нас вселился страх, который пронизывал позвоночник и мозг. О литературе больше не разглагольствовали. Я не сказал Парщикову ни слова о Крюгере, Сонечке, о последних разговорах с Дядей Джо. Нападение природной стихии только подтверждало то, что я должен об этом молчать. Оказывается, я владел этим невеликим искусством, когда того требовали обстоятельства.

Опыт большой кулинарии

Сьюзен Эйзенхауэр отправляла меня в командировку в Юту. На факультете всегда было легко отпроситься. Мои семинары несли декоративную функцию, и если что интересовало начальство, так это выставки, концерты, публикации, международные фестивали. Я давно покинул Дебору и работал исключительно с Фостером. Мы договорились, что в Юте я продолжу работу над некоторыми переводами, а Ксения мне поможет. Я чувствовал близость больших перемен. Сюжеты надо закольцовывать. Понимал, что это моя последняя поездка к Гембицкой. Слишком много было выстроено в Нью-Йорке — и этому должен был возникнуть противовес.

Уезжая, я отправил Ефимовой большого плюшевого медведя. Написал какую-то ерунду, похожую на стихотворение, но, надеюсь, к подарку не приложил. Попрощался с Маргарет, которая вновь врастала в мою жизнь со скоростью бамбука, написал Софье Николаевне содержательное письмо, смысл которого заключался в том, что you are too beautiful to me. Не успел отправить письмо — она позвонила. Что-то ее прошибло. Она говорила в основном о поэзии, цитировала, сравнивала. На прощанье сказала:

— Я не виновата, что мне так хорошо с тобой. Ты вернешься ко мне?

— Мне больше не к кому возвращаться, — ответил я. — Разве что к родителям. Но это подождет.

— Я тоже тебя подожду. Я знаю, к кому ты едешь.

— Я еду продавать очередной «Синус» мормонам. Не преувеличивай.

Солт-Лейк произвел на меня примерно такое же впечатление, как на его основателя. Мне открылись простые божественные истины. История церкви Святых последних дней мне всегда нравилась. Соотечественники преследовали сектантов по всему континенту, пока не загнали в пустыню, к местному Мертвому морю. Здесь Джозефу Смиту приснился лучезарный сон в виде летописей индейцев. Индейцы и привели мормонов в эти места, за что те стали считать их одним из колен Израилевых.

Ксения жила в спальном районе, где меня и выбросил таксист, отказавшись брать чаевые. Я подошел к плоскому дому, отдаленно напоминающему мексиканские строения, постучал в дверь, в окно, достал ключ из-под половика и очутился в мире ушедшей молодости. Если в других домах висят Модильяни и Пикассо, то здесь висел Пиросмани. Репродукции, ксерокопии, перерисовки — когда-то мы перерисовывали всей семьей его картинки на спор.

Хозяек не было. Старшая на работе, младшая в школе. Встречи с партнерами растягивались на неделю. Я должен был понять, чем мне здесь заняться. Гандельсман забавно выражал свое отношение к обычной жизни: «Представляешь, они ничего не пишут, но все равно живут». Я гордился людьми, которые ничего не пишут и тем не менее счастливы. Они могли быть религиозны, бессмысленно атеистичны. Могли быть обыкновенными людьми и при этом на старости лет учить японский, ходить на стрельбище, летать на самолетах, играть в рок-банде. Я не чувствовал разницы между ними и собой, хотя жизнь все больше подталкивала к более серьезному отношению к поэзии.

В Юте я занялся кулинарией. Контракты подписал мимоходом. В свободное время стряпал салаты, варил супы, готовил экзотические блюда. Если относиться к этому как к искусству, приход получается тот же самый. Я подарил когда-то Ксении книгу с рецептами французской кухни — и теперь листал ее в поисках новизны. Устрицы здесь были дорогие, по доллару за штуку. От морепродуктов я отказался. Я более-менее разобрался с зеленью и овощами и стал готовить салаты. Сделал как-то раз фаршированные грибы, оливье, селедку под шубой. Буженина и индейка в фольге — не в счет. Научился покупать хорошее мясо и жарить его на гриле в трех кондициях. Нашел баранину на краю города — сварил шурпу. «Русская кухня в изгнании». Личный опыт.

Я позвонил Игорю Ефимову, своему несостоявшемуся тестю. Рассказал о собственном житье-бытье. Он неожиданно радостно отреагировал:

— Приготовляя пищу сами, мы становимся независимы от женщин. Что еще нужно свободному человеку?

Мне это было непонятно. Я был независим и от пищи, и от женщин — в том смысле, который имел в виду он.

Я узнал, что мой плюшевый медведь дошел по почте вовремя, ему были рады, но от Натальи спасибо не услышал. На этом тему дочерей «ахматовских мальчиков» для себя закрыл. Наташка терпеть не могла поэзии, еще похлеще меня. Ей нужен был человек с амбициями, мыслями и деньгами. Деятельный человек. Я таковым не являлся.

В Юте стал поваром. Это было в первый и последний раз в моей жизни. То ли это стало формой прощания с привычной жизнью, то ли какой-то другой игрою. Я читал «Книгу Мормона» и не мог поверить ни одному слову. Мне и Библия на английском казалась популярной литературой. Архаику я видел в древнеславянском или германском эпосе. Английский стал для меня языком «Битлз» и Дилана Томаса.