Книга Сибирские сказания - Вячеслав Софронов

– Чего там-то ищешь? Щекотно мне! Ты еще за ухо загляни…

– И загляну! Вдруг она у тебя ускочила куда. Там тоже шерсть растет, может, и спряталась-затерялась.

– У тебя самого затерялось, когды чесалось. Нечего было кажный день на меня прыгать, кидаться, изо всей мочи напрягаться – вот она и не выдержала, спряталась…

– Я ей спрячусь! – Алеха кричит, чуть не рычит. – Сейчас ножик-режик возьму и новую прорежу в том самом месте.

– Уйди с глаз моих! Если бы с твоим молодцом чего вышло, я бы насмехаться вовек не стала.

А Алеха на кухню нырнул, возвращается с ножичком в полруки, что свиней колют, кивает ей:

– Счас щелку сделаем по размеру, давай…

– Ирод этакий! Зарезать меня хочешь, смертушки моей ждешь! Не дамся, утоплюсь лучше!

Плюнул Алешка, ножик бросил и пошел со двора. А Маша еще горше заплакала безутешно, в подушку уткнувшись. Поревела, погоревала и решила от горя своего впрямь руки на себя наложить, жизни лишить. Пошла в сарай, где сбруя конская висела, взяла вожжи, закинула на балку, петельку соорудила, на чурочку влезла и совсем собралась себя удушить, как заскочил в сарайку пес ихний Черныш. И к ней, скулит, ноги лижет, ласкается, играется.

Посмотрела Маша на пса, поглядела и расхотелось ей помирать. Вроде и не пожила еще ладом, а тут… в ад прямиком. Соскочила с чурбачка, вышла на свет, зажмурилась от солнышка. Хорошо-то как! И Черныш тут же прыгает, скачет, хвостищем виляет, хозяйку ободряет.

Вспомнила тут Маша, что есть в деревне бабка Анфиса. Та всех девок пользует, лечит от напастей разных. Да и кинулась к ней прямиком, через огороды бегом.

Прибежала, в оконце постучала, зовет бабку. Приоткрылась на окне занавесочка, бабка Анфиса в щелочку глянула, рукой махнула: мол, погоди, подожди, занята докудова. Села Маша на лавочку, лицо платочком прикрывает, чтоб не признал кто, не донес свекровке. Та у нее больно набожна была, все посты блюла, Марью пилила, костерила: не так села, не туды поглядела, не тот платок надела.

Наконец дверь во двор у бабки Анфиски скрипнула, видать, кого-то выпроводила, Марью в дом приглашает.

Зашла та, на лавочку с краешку села, да вмиг и оробела, не знает с чего начать, какое слово сказать.

Начала Анфиса ее выспрашивать, с чем пришла выведывать:

– Что у тебя, девка, к песне припевка, случилось-приключилось? Может, пузо болит? Может, в ином месте саднит? Аль ребеночка ждешь-пождешь, а к фельшеру не идешь? Ты откройся бабке, оставишь свои беды на лавке. Если случился грех какой, то не будь лапшой. Покайся, как перед попом, накроем грех горшком.

А Маша сидит, молчит, словно язык проглотила, словечка не обронила. Вдруг из-за печки кот вышел, словно чего услышал, и к ней… Да как начал шипеть, пыхтеть, глазища выпучил, когтища выпустил, шерсть дыбком поднял, того и гляди бросится-кинется.

Бабка Анфиска это дело увидала, кота отогнала, головой седой покачала:

– Однако ты, девка, ко мне с опасным делом пришла, коль кот мой, Шимка, черная шерстинка, на тебя чуть не набросился, не накинулся. Нечистая сила с тобой пошутила-пособила. Давай-ка сказывай-рассказывай чего вышло. Неча в молчанки играть, не та у меня стать.

Маше деваться-то некуда, выложила все как есть, рассказала, как кунку свою потеряла.

Принесла бабка Анфиска лампу свою со стола, юбку у девки подняла, заголила, меж ног пощупала, потыкала и говорит:

– Сколь лет живу, а такое дело первый раз вижу. Видала мужика без конца, баб без грудей, самих с усами, с бородами, а чтоб кунка в гости ушла, следа никакого не оставила – то первый раз вижу! Но сказывала мне еще моя бабушка-покойница, царство ей небесное, что случается и такое. Может кто ее и переманить, к себе взять, забрать. Только человеку то не под силу, а вот ведьмы аль русалки, те и не такое могут.

Маша и рассказала, что в речке купалась, ничем не покрывалась, а потом хватилась – и нет ее.

– Уж не в Журавлике ли речке ты умудрилась в воду залезть?

– Да так оно, бабушка, и есть…

– Ой, худо-то как! Беда какая! Кто ж тебя, глупую, надоумил, наставил? В ту речку направил?

– Так никто… Сама залезла…

– А не твой ли муж Алешка Силин?

– Точно, мой будет. Весной свадьбу сыграли…

– Вот теперича мне и ясно все, понятно стало. То ж русалки тебе за него отомстили, подкараулили, подловили…

Рассказала она Маше историю давнюю про то, как Алешка с парнями русалочку поймал, в бочку засунул. А Маше-то про энто и не ведомо было, никто не сказал, не подсказал.

– Зачем же ей моя кунка? У нее, поди, и своя есть на эту честь.

– В том-то и дело, что у них лишь бабье тело. А кунки они у девок-разинь крадут, к себе переманивают. Особливо кто без молитвы в воду сунется, вот они тут как тут. А потом друг перед дружкой и хвастают, с лешими шастают.

– Так как мне ее обратно забрать? Мужик мой, Алешка, жить со мной не станет, не захочет. Зачем я ему нужна-сдалась?! Помоги, бабушка Анфисушка, век за тебя Бога молить стану, чего хошь для тебя достану.

– Ладно, жалко мне тебя, дуру. Твой мужик баловал, а тебе ответ держать. Так-то оно и бывает: жить по своей воле, так и умирать в поле. Он, варнак этакий, с русалочкой шутки шутил, на всю деревню беду напустил, а теперь и на тебя печаль-беда пришла, след твой нашла. Ну да ладно, битого, пролитого да прожитого обратно не воротишь, перед бедой дверь не заколотишь. Слушай меня и запоминай, все как скажу – выполняй.

Пошла бабка Анфиса в кладовку, долго там рылась, копалась, выносит в руке гребень железный, кованый, каким лошадям гриву расчесывают-разглаживают. На стол его положила, молитву над ним сотворила. Подает Маше в руки и приговаривает:

– Как нонче луна в полную силу засветит, на небо вылезет, так и иди к тому месту, где купалась, кунки своей лишилась. Спрячься за кустом, затаись, замри и и сколь надо жди. Приплывут русалки к тому месту купаться, при свете лунном греться. Будут хвалиться, похваляться друг перед дружкой кто из них красивее да ловчей. Тут слушай, прочисти уши, от них и узнаешь, которая твою кунку переманила, к себе насадила. И заметь еще, куда она гребешок кладет-прячет, свой единственный. Забери его, а вот этот, заговоренный, в огне каленый, положи заместо его. И домой беги, не оглядывайся. А потом решим-поглядим, как дело дале пойдет-покажет. Все поняла?

– Все, бабушка…

– А не испужаешься? Не растеряешься?

– Все одно мне выхода нет. Жить ни мужиком, ни бабой не стану, а гребешок русалочий достану.

– Ну и пойди с Богом, помолись за порогом.

Вышла Маша на улочку, перекрестилась, помолилась. В руке гребень железный, кованый держит. Он ей словно руку жжет, про бабкин наказ забыть не дает. На небо глянула, а луна уже краешек показала, на земле ночь настала. Постояла она, подумала и, домой не заходя, с мужем не советуясь, прямо к речке и пошла тишком, прямиком.