Книга На златом престоле - Олег Яковлев

— Вот ты о чём? — Нечай презрительно усмехнулся. — За свой покой, за своё богатство боишься. Уразумел тебя. Насквозь топерича тя вижу, волче! Что ж. Отвечу тако: давно князя Ивана убеждаю из Киева уйти. Да токмо не слушает он меня.

— Так ты ещё с ним потолкуй. Убеди, молви, мол, опасно здесь.

— Ладно. Разумею. Совпали нынче думы наши. — Нечай кивнул.

— Вот и лепо, Нечай. Уговорились. Что ж. Пойду я покуда. Не надобно, чтоб меня тут лишние глаза видели да лишние уши слышали.

Милятич быстро встал, облачился в вотол, опоясался кушаком.

— Ступай, ступай, боярин, — на устах Нечая застыла всё та же полная неприязни ухмылка.

...Уговаривать Берладника ему не пришлось. Утром князь-изгой сам пожаловал к нему. Расстегнул шитый узорочьем дорогой кафтан, отпил хмельного ола, сказал так:

— Собираются супротив нас, слетаются в стаи коршуны. Уходить мне надо из Киева. Не хочу, чтоб князь Изяслав из-за меня пострадал.

— Куда ж мы топерича? — хмуро вопросил Нечай.

— К половцам. Грамоту мне княгиня Изяславова дала. В Побужье, к хану Башкорду отъедем. Он — брат княгини Марфы. А жена его — вдова Владимира Давидовича, Верхуслава. Мыслю, наберём добрых ратников, пойдём на Днестр, на Дунай. И верну я, Нечай, вотчины свои, отберу у Ярославки своё, кровное. Чужого мне не надобно, но то, что моё по праву, возьму. Так что, друже, собирайся давай. И берладников всех оповести и приуготовь. Заутре же на рассвете и выступим. Тайно, тихо токмо чтоб. Князь Изяслав ить о нашем уходе не ведает ничего. Мне же тем часом тож кой-какие дела спроворить надо. Так что бывай. На Копырёвом конце свидимся.

Иван выскочил в сени. Прогрохотали по лестнице сапоги с боднями.

— Слава Христу! Дошло наконец-то. Давно б тако, — проворчал Нечай, закрывая за ним тяжёлую полукруглую дверь.

...Избигнев, сидя на гостевом подворье, переживал неудачу посольства. Понимал он, что цели своей они не достигли. Уговоры на упрямого Давидовича не подействовали, в успех же будущего съезда князей Ивачич не верил. Напрасно инок Тимофей утешал его, говорил, что иного от вздорного Изяслава ожидать было трудно.

В тяжких раздумьях проводил Избигнев время. Одни только воспоминания о возлюбленной юной жене отвлекали его и вызывали на лице улыбку. Перед расставаньем Ингреда шёпотом призналась, что ждёт ребёнка. И Избигнев уже решил было, что хватит ему сидеть в Киеве, приказал готовить возки, когда вдруг ночью постучался к нему некий маленький человечек.

Упал на колени, говорил визгливым голосом:

— Имя моё Птеригионит. Верный слуга я князю Ярославу Галицкому. Спешу сообщить тебе, о светлый боярин, следующую весть. Иван, рекомый Берладником, вчера утром уехал из Киева. По моим сведениям, он держит путь в половецкие кочевья на Гипанисе[230]. К хану Башкорду.

Сказал эти слова чёрный евнух, оскалил огромные зубы, ухватил щупальцами-перстами брошенную монету, скрылся тотчас в ночной тьме. То ли был, то ли не было его вовсе.

Нахмурил чело Избигнев. Ушли куда-то в сторону мысли о любимой жене и будущем ребёнке. Решился он на отчаянный дерзкий шаг. Послал за Дьёрдем Абой, вместе они долго сидели в палате, шептались, прикидывали.

Спустя пару дней из Золотых ворот Киева выехал большой конный отряд вооружённых до зубов ратников. Мало кто обратил на них внимание — часто такие отряды выезжали или въезжали в стольный.

По наезженному зимнику, ведущему через Белгород и Мунарев в половецкую степь, ринули вершники быстрым намётом, скрываясь в вое и свисте бешеной февральской метели.

ГЛАВА 59

Дымили, тихо потрескивая, кизячные костры. Кони разгребали копытами снег, хрупали сухой подножной травой. Связанные между собой крепкими верёвками телеги, накрытые бычьими шкурами, плотными рядами окружали становище. Из юрт доносился аромат мясного варева, перемешанный с кислым запахом навоза.

Иван и Нечай, скрестив под себя ноги, сидели на кошмах у медного котла, который лизали снизу голубоватые языки пламени.

— Говоришь, из Киева? — вопрошал, в который уже раз, кустобородый кривоногий солтан[231] в круглой лисьей шапке и засаленном кожаном кафтане.

Узкие рысьи глаза его светились хитростью и подозрительностью. Он качал головой, цокал языком, сомневался.

К хану Башкорду послан скорый гонец с вестью. Пусть хан сам решает, как быть. Но у этого каназа сильный отряд, много воинов, и он предлагает ему, Турундаю, весной идти в набег на Дунай и Галичину. Каназ хочет добыть стол, отнятый у него родичами. Это хорошо. Им, кипчакам, и ему, Турундаю, должно перепасть от такого похода немало.

Что больше всего ценится в степи? Узорочья, бабьи побрякушки, драгоценные каменья? Турундай презрительно выпячивает нижнюю губу. Нет! Добрый конь? Но ни у кого нет коня лучше, чем у степного воина! Тогда что? Полон — вот богатство! Будет полон, добытый во время стремительного набега, — будет и золото, и мониста, и серьги для молоденькой любимой хасеги, будет и шёлк серский, и паволоки, и парча, и дорогие сукна. Всё будет!

О полоне солтан до поры до времени молчит. Ждёт, что скажет главный хан союза побужских кипчаков. И вообще, Турундай не спешит. Пусть сидят урусы в вежах на крутом берегу зажатого в теснине Южного Буга, пусть ожидают хана. Верная стража следит за каждым их шагом.

За повозки, в своё становище Турундай урусов не пускает, только этих двоих пригласил к себе в гости. Хочет узнать побольше, что думают они предложить ему за участие в походе. Слово «полон» пока не звучит. Всему своё время.

Покуда варилось хлебово[232], пригласил Турундай урусов в свою юрту, усадил на кошмы, велел рабыням подать кумыс в глиняных пиалах.

Каназ пил с неохотой, явно брезгуя и только боясь обидеть хозяина. Второй, тот, что звался Нечаем, видно, смаковал кислый хмельной напиток, пил медленно, маленькими глотками.

Шрамы на лице сотника вызывали у Турундая уважение. Старый, бывалый воин. Не в одной сече бился, не одному ворогу снёс голову в яростной сабельной рубке. В степи добрых ратников всегда почитали. Да и говорил к тому же по-половецки Нечай хорошо, в отличие от Ивана.

— Говоришь, послание есть? От сестры хана Башкорда? — спрашивал опять солтан Берладника. — Хан приедет, покажешь.

Хан знает вашу грамоту. У хана жена — урусутка. Вьерхуслафа, — с трудом выговорил Турундай непривычное славянское имя.

— Я приехал к вам не врагом, — убеждал упрямого недоверчивого солтана Иван. — Хочу с вашей помощью вернуть себе стол на Галичине. Отец мой был князем в Перемышле, дед, прадед имели там уделы.