Книга Экзамен. Дивертисмент - Хулио Кортасар

– С его стороны это был верный ход, хороший урок тебе, – сказал я. – Если бы он учитывал твои стремления и пожелания, ты бы записывала за ним каждое слово, даже его зевки. Сколько раз ты бросалась записывать всякую чушь, которую он городил просто так. Пока что тебе не хватает ни чутья, ни знаний, чтобы отличить стоящее от мусора. Ну, а то, что Хорхе куда более требователен к своему творчеству, чем ты, это и так ясно.

– Может быть, ты и прав, – кивнула Марта. – Но если бы ты слышал! Пока я ревела, он говорил что-то про ковчег, про огромных морских змей, которые восстали из бушующих волн – ну, что-то в этом роде, я не запомнила – и перекинулись живыми мостами между землей и небом. В общем – просто фантастика!

– Могу себе представить, – сказал я. – Уж я-то сыт по горло красноречием Хорхе. То, что он поэт, и поэт прекрасный, мне давно ясно, но все эти его экспромты всегда балансируют на грани самого отъявленного формализма. Так что он абсолютно правильно поступает, время от времени изливая душу таким образом, чтобы не оставалось и следов снятия внутреннего творческого напряжения. Сегодня же или в крайнем случае завтра он надиктует тебе что-нибудь новенькое, вот увидишь. Вполне возможно, что он выдаст что-либо на ту же тему, но в другой интерпретации. То, что ты запомнила про змей, звучит вроде неплохо, но больно уж он надоел со своими зверюшками.

– Мне больше нравится Монья, – сообщила наконец Марта.

– Что же, уже неплохо.

– А Хорхе понравилась Лаура.

– А тебе, говоришь, Монья? Нарцисс-то придет?

– Мы ему звонили, он обещал подойти часам к одиннадцати. Участвовать будешь? Мне почему-то кажется, что у Лауры нет никаких спиритических способностей. Как бы она не спугнула Эуфемию. Я уже с обеда чувствую: Эуфемия где-то рядом.

– Хватит разводить пропаганду, – возмутился я. – Со мной это не пройдет. Пусть являются твои привидения – посмотрим, что это за пугала. Лично я хорошо поел, и теперь меня будет трудно возбудить чем бы то ни было, если не считать, разумеется, твоих ножек.

– Пошляк ты и грубиян.

Поднявшись на цыпочки, она обхватила мою голову ладонями и поцеловала в губы. От нее пахло зубной пастой «Скибб», той же самой, какой пользуюсь я, так что все получилось просто великолепно. Но нам пришлось отстраниться друг от друга, потому что из спальни вывалилась вся честная компания; напоследок Марта успела шепнуть мне на ухо:

– Осторожнее с Нарциссом. За ним глаз да глаз нужен.

Когда пришел Ренато, все были заняты делом: Лаура и Монья наперебой пересказывали Хорхе фильм Карне (который Хорхе, разумеется, видел, но предпочел умолчать об этом), а Сусана подрезала когти Тибо-Пьяццини: я крепко держал беднягу, предварительно завернув его в большое полотенце. Мы уже послушали джаз, затем – часть из квартета Бриттена и в общем и целом вели себя как приличные, образованные люди. Даже Ренато удивился, застав все в таком благопристойном виде. Я представил ему Лауру и Монью, с которыми он поздоровался пусть и не слишком приветливо, но все же без той ледяной враждебности, которой я так опасался. Я тотчас же поспешил сунуть ему стакан своей граппы. Первым делом Ренато настежь распахнул окно и постоял в проеме, со стаканом в руке, жадно вдыхая запахи ночи. Сусана отпустила на свободу оскорбленного Тибо-Пьяццини и предложила сварить кофе в новой кофеварке, которую она только сегодня купила – со спиртовкой и с прозрачной колбой. Хорхе сел на пол рядом со столиком и как зачарованный смотрел на огонек и на пузырьки, рождавшиеся в закипавшей воде. Вскоре к нему присоединилась Марта, и тут начался очаровательный спектакль под названием «Брат и сестра Вихиль строят друг другу рожи через прозрачный шар с водой». Лаура и Монья, которые уже чувствовали себя в «Живи как умеешь» как дома, от души хохотали, наблюдая за этим зрелищем, и даже подбадривали Хорхе и Марту.

– Зачем ты убрала картину в угол? – неожиданно заорал Ренато.

Сусана выждала паузу, словно обдумывая ответ.

– Она занимала слишком много места посреди студии. Здесь негде было повернуться. А ты разве собирался сегодня писать?

– Нет, что сегодня мне поработать не удастся, это я уже понял, – обиженно заявил Ренато, косясь на сестер Динар. – Но в любом случае лучше, если ты не будешь трогать этот холст. Неровен час – уронишь, и тогда плакали мои денежки.

Лаура, поняв, что в какой-то мере именно она явилась причиной возникшего напряжения, подошла к Ренато. О чем они говорили – я не слышал, да особо и не прислушивался. В тот момент мне удалось полностью абстрагироваться от реальности, погрузившись в созерцание бурлящей кофеварки. Вскоре Су пригласила нас выпить кофе, а Ренато, несколько смягчившись, великодушно уступил общему желанию посмотреть его картину. Не помню, кто именно лично уламывал его, наверное – неутомимая Марта, но в памяти у меня сохранилось, что лампы включал и наводил на холст Хорхе, и он же перетащил станок из угла поближе к середине студии. Если не считать проработки стен дома и кусочка насыпи, в остальном картина пребывала в том же виде, что и раньше. Похоже, Ренато не слишком-то торопился дописывать ее.

– Почему он не бросит ее и не начнет что-нибудь новое? – спросил я Сусану, наклонившись к самому ее уху. – Я и припомнить не могу, чтобы раньше он так мучился с какой-либо из своих картин.

– Дело не в картине, это все Марта. Она по недомыслию накрутила вокруг картины столько всяких аллюзий, что ей и самой в них не разобраться. Видишь, Ренато поработал один вечер – и результат налицо: стены, насыпь. А за фигуры он браться что-то не торопится.

Лаура и Монья молча рассматривали незавершенное полотно. Я же задумался над словами Су, которая, несмотря на все свое внешнее безразличие, невольно участвовала в общем деле. «Взяться за фигуры, наполнить их смыслом…» – в этих словах было так мало самой Су и так много Марты и Хорхе. Впрочем, эти выражения, скорее всего, были взяты из словаря самого Ренато.

– Я бы не смогла уснуть, окажись такая картина в моей комнате, – под общий смех заявила Монья. – И более того, вы уж меня извините, но мне она кажется абсолютно дурацкой. Я имею в виду сюжет, в самой живописи я ничего не смыслю.

– Занятно слышать, как тебя называют дураком, пусть даже и при посредничестве картины. – К Ренато вдруг, совершенно неожиданно, вернулось хорошее настроение. – Но, уверяю вас, Монья, – вас ведь Монья зовут? – так вот, это, – он ткнул пальцем в сторону картины, – вовсе не глупо. Может быть, вы были бы правы, если бы картина обрела свой истинный, полный смысл.

«Ну вот, – подумал я, – опять они со своим смыслом. Умереть готовы, лишь бы понять этот смысл». Вихили тем временем сцепили руки и затеяли игру, заключающуюся в медленном выкручивании пальцев друг другу. Марта все же смогла улучить секунду-другую, чтобы, не вставая с пола, заявить:

– Смысл в ней уже есть, ясно тебе, малеватель? Это мы, слепые, не видим его. Хорхе, хочешь сыграть в еврейского кантора? Чур, я буду кларнетом. Обожаю кларнет.

Она тотчас же издала серию немыслимых носовых звуков, одной рукой прикрывая рот, а другой изображая, что перебирает клавиши воображаемого инструмента. Лаура глядела на нее в восторженном изумлении, Монья от души веселилась и хохотала во весь голос. Может быть, благодаря общему веселью появление Нарцисса не стало столь уж важным событием, как можно было бы ожидать. Су, едва раздался короткий звонок в дверь, вышла встретить гостя и, перебросившись с ним парой слов в прихожей, провела его к нам в студию. В этот момент Хорхе как раз выводил какую-то сверхпронзительную ноту (хорошо у него это получалось), голос его потихоньку слабел и звучал все тише, Марта же тем временем, растянувшись на полу, выдавливала последние утробные звуки из несуществующего кларнета. Едва бросив на них взгляд, Нарцисс направился к Ренато и протянул ему руку, после чего замер в ожидании, когда его представят присутствующим.