Книга Тур - воин вереска - Сергей Михайлович Зайцев

Старуха улыбнулась.

— Еда тебе не помешает — далека твоя дорога.

Оберг посмотрел на неё с благодарностью и вынул изо рта некий корешок.

— Тут какие-то корешки...

Старуха опять улыбнулась и кивнула ему.

— Вижу, добрый ты малый... Хлебай, хлебай! Ещё и не такого хлебнёшь. Мне это ясно видно. Ещё мне видно, что минует время, и ты опять придёшь в наши края... как приходит сюда туман и принимается глодать мне кости. Ох-ох!..

Всё это он видел и слышал, но старуха меж тем читала свою книгу и беззвучно шевелила бескровными губами...

Оберг тоже улыбнулся и повторил:

— Ох-ох!.. — потом он ещё что-то достал изо рта, положил себе на ладонь, рассмотрел, повернув ладонь к свету. — Это какие-то червяки?

— Вот ещё! Червяки! Стану я гостя червяками угощать! Это змеёныши — повкуснее пища будет... Для себя варила. Но с гостем как не поделиться!..

Капитан удивился, что старуха говорит с ним по-шведски; он был уверен, что ещё минуту назад она ни одного шведского слова не знала. Но он не стал раздумывать над этим дальше, поскольку голова у него так приятно закружилась и был он так отчаянно пьян, будто выпил только что разом несколько кубков забористого вина: ноги не шли, они совсем не двигались, в хижине всё окрасилось в некий волшебный оранжевосолнечный цвет, стало тепло и уютно, грудь распирала весёлая песня, готовая вот-вот прорваться, а старуха, безобразная внешность которой только недавно вызывала у него почти омерзение, показалась ему теперь вполне милой женщиной.

...читала свою книгу и беззвучно шевелила бескровными губами...

Старуха сказала:

— Будущее — это тоже дорога. Ты пришёл дорогу спросить. Хочешь знать и про будущее?

— Хочу, — Оберг вернул ей чашку... как будто вернул.

Или задремал? Или прозрел волшебным внутренним зрением, коим не видел никогда? И теперь видел всё-всё — даже, быть может, то, чего не было, но что могло быть? Или не было всего того, что было до этого, а это, что было после того, было всегда? Теперь он так ясно понимал это! Что всё — обман... Вот ведь диковинное приключение! Вот ведь неожиданная мысль!..

В дальнем углу хижины у этой ведьмы стояла плашка на ножках, а на плашке что-то явно лежало, но что — неизвестно, так как было накрыто рогожкой. Старуха поманила Оберга к этой плашке, посадила его прямо перед плашкой на чурбан, подбросила сучьев в огонь, чтобы было виднее. Затрещали сухие сучья в очаге, полыхнуло жёлтое пламя, взвился дымок.

Тут сказала старуха:

— Смотри и слушай! — и сдёрнула рогожку с плашки.

А там лежали... четыре отрубленные головы. От неожиданности, от ужаса капитан Оберг так и отшатнулся, и рука его невольно потянулась к поясу, где у него всегда была прицеплена шпага; но давно уже там не было шпаги. К тому же он от внезапного испуга как будто оправился.

— Они ещё там, но сами не знают, что они уже здесь, — дошёл до сознания его голос старухи. — Были глупы, но смерть их наполнила мудростью. И теперь вещают — из грядущего во дни теперешние...

Вероятнее всего, это были головы шведских солдат. Русские не носили таких усов и бородок. Глядели прямо на него, на опешившего Оберга, остекленевшие мутные глаза...

...беззвучно шевелила бескровными губами...

...сидел капитан с чашкой на коленях, недвижный, как статуя; взгляд его был устремлён в себя, и слух — в себя же; временами вздрагивал подбородок...

— Головы шведские ныне не в цене, — донёсся до сознания голос. — Кхе-кхе!..

...смотрели на него остекленевшие глаза — мёртвые, но как будто живые; бледные лица, синие губы, растрёпанные и прилипшие ко лбу волосы. Жутко сделалось капитану от вида этих голов, но он, человек мужественный, держал себя в руках. Несмотря на всю мрачность обстоятельств, ему было любопытно, что же будет дальше.

Старая карга, вооружившись неким колышком, у каждой головы приоткрыла рот и положила под язык металлическую пластинку[78]. И головы как будто ожили. Оберг глазам своим не поверил. И не поверил он слуху, когда услышал, что эти головы говорят. А говорили они по-шведски.

Молвила ему первая голова:

— Нет праведного ни одного; нет разумевающего; никто не ищет Бога.

Ей вторила другая голова:

— Все совратились с пути, до одного негодны: нет делающего добро, нет ни одного.

Сказала третья голова:

— Гортань их — открытый гроб; языком своим обманывают; яд аспидов на губах их; уста их полны злословия и горечи.

Четвёртая голова осыпала упрёками:

— Ноги их быстры на пролитие крови; разрушение и пагуба на путях их; они не знают пути мира. Нет страха Божия перед глазами их[79].

Ведьма засмеялась, раскаркалась вороной, вонзилась в душу ему своими вытаращенными круглыми глазами, потом вдруг высоко подпрыгнула, взмахнула огромными чёрными крыльями, на миг заслонив жаркий огонь, и вылетела вон через отверстие в крыше...

Свалилась чашка с колен капитана Оберга. Сидел капитан, откинув голову к стене, закрыв глаза, недвижный, бледный как смерть. От того, что видел он внутренним взором, дрожали его веки; от того, что слышал он внутренним слухом, — издавал глухой стон. От пророчества страшного кровоточило сердце.

...Кривым костлявым пальцем переворачивала старуха берестяные страницы; подслеповатая, едва не носом водила по написанному, беззвучно шевелила бескровными губами...

В каком краю искать любовь, когда плачет сердце?

В лесу, заваленном снегом, Любаша едва отыскала дорогу к заветной хижине, к которой давно стремилась всей душой. И саму хижину она едва отыскала, ибо нынешней ночной вьюгой над ней намело изрядный сугроб. Насилу освободив от снега дверь, она вошла внутрь. И нашла в хижине только темноту и запах сырой золы. Были холодны камни очага, стены и окошки подернуты инеем.

Несколько привыкнув к темноте зрением, девушка осмотрелась. Она боялась (и всю дорогу думала об этом), что застанет здесь Густава умершего — от голода и холода, от одиночества, от любовной тоски, — найдёт на лаве у окна хладное, застывшее в лёд его тело...

Но — нет. Благодарение Богу! Не было на лаве у окна хладного тела, застывшего в лёд. Значит, жив её любимый. Не дождался, ушёл. Но главное — что жив он. И этому не могла не порадоваться Любаша. Порадовалась она, правда, всего минутку. А потом опять загрустила, затревожилась — может, ещё сильнее прежнего. Без еды, без коня, без тёплой одежды, без знания дороги... далеко ли уйдёт её Густав? догонит ли войско шведского короля?..