Книга Загадка Кирова. Убийство, развязавшее сталинский террор - Осмунд Эгге

Политические мотивы?

Прежде всего, были ли у Николаева вообще какие-либо политические мотивы для убийства? На одном из допросов Мильда Драуле сказала, что Николаеву очень не нравилась политика партии по отношению к крестьянству; он считал, что насильственная коллективизация привела к полному разорению деревни, темпы индустриализации были слишком высокими, а рабочие страдали от высоких цен на продовольствие, товары первой необходимости и низких зарплат. Более того, Николаев якобы обвинял Центральный Комитет партии в проведении милитаристской политики, в том, что огромные суммы тратились на вооружение армии, потому что советское руководство постоянно твердило о нападении в ближайшем будущем других стран на Советский Союз. Подобная информация якобы распространялась для того, чтобы отвлечь внимание советских рабочих от трудностей, порожденных неправильной политикой ЦК[746]. Драуле также сказала, что после исключения из партии Николаев еще больше озлобился на партийный аппарат. Тем не менее к показаниям Драуле следует относиться с осторожностью. К тому времени, т. е. к 11 декабря, следователям, видимо, уже удалось убедить ее говорить те слова, которые они хотели от нее услышать.

А что же сам Николаев? Во время одного из первых допросов Николаев использовал для характеристики убийства Кирова выражение «политический акт». Очевидно, что это было сделано с целью привлечь внимание партии к тому, как несправедливо, по его мнению, с ним обошлись. Так или иначе, но дневник Николаева действительно показывает его разочарование политикой партийного руководства. Так, 26 октября 1934 г. он пишет: «Тысяча поколений пройдет, но идея коммунизма еще не будет воплощена в жизнь»[747].14 октября, всего за день до ареста около квартиры Кирова, он, как мы уже знаем, писал о готовности умереть за свои политические убеждения в стране, где нет свободы слова и вообще «нет свободного выбора в жизни». Задумывая убийство известного руководителя партии, Николаев в соответствии с террористическими традициями российской истории воображал себя героем. Это убийство должно было обеспечить ему место в анналах истории, его увековечили бы в памятнике и назвали новым Желябовым или Радищевым[748].

Таким образом, в недовольстве и разочаровании Николаева политические аспекты в определенной степени присутствовали. Но являлся ли он политическим оппозиционером? Участвовал ли он в зиновьевской или троцкистской оппозиции? Или же по крайней мере сочувствовал ей? Николаев это отрицает. В одном из своих писем Кирову он утверждает, что активно боролся против объединенной оппозиции и был преданным сыном партии. В других своих письмах он также подчеркивает свою лояльность партии. Но не следует слишком доверять этим высказываниям: он был вынужден писать Кирову такие слова в надежде, что его просьбы будут удовлетворены.

Не вызывает сомнений и то, что Николаев был знаком с бывшими сторонниками Зиновьева по ленинградскому комсомолу. В городе, в котором Зиновьев и его сторонники правили до 1926 г., для комсомольского активиста это было неизбежно. Но нет никаких документов, которые свидетельствовали бы о том, что Николаев действительно симпатизировал бывшим зиновьевцам или же тесно сотрудничал с ними. В апреле 1934 г. Николаев заполнил анкету Контрольной комиссии Ленинградской парторганизации, где написал, что никогда не входил в оппозицию, а, напротив, активно поддерживал генеральную линию партии против «новой» оппозиции[749]. Не ясно, насколько можно верить таким заявлениям. Возможно, конечно, Николаев хотел скрыть свою прошлую оппозицию партии, но такие действия могли оказаться слишком рискованными. Если бы его уличили во лжи, то последствия были бы очень серьезными — в лучшем случае его лишили партбилета. И записи в дневнике Николаева показывают, что он не участвовал в оппозиционной деятельности. Из дневника следует, что Николаев и его жена обсуждали взгляды Троцкого и Зиновьева и активно их критиковали: например, когда сформировалась новая оппозиция, они с самого начала «твердо стояли за генеральную линию партии, за претворение в жизнь ее лозунгов и задач, несмотря ни на какие трудности»[750].

Секретарь одной из партийных ячеек, в которой работал Николаев, подтверждает, что тот не являлся членом какой-либо оппозиционной группы[751]. Росляков также полагает, что нет никаких оснований считать, что Николаев принадлежал к группе молодежных активистов, поддерживающей зиновьевскую оппозицию[752]. Молотов, который впоследствии утверждал, что Николаев был сторонником Зиновьева, вместе с тем заявлял, что тот, по всей видимости, все же не был «истинным» зиновьевцем или троцкистом, хотя они его и использовали.

Сотрудники НКВД также подтверждают, что Николаев не принадлежал к зиновьевцам в Ленинграде. Его первые следователи, которые, как мы знаем, работали по делу «свояков», заявили, что им неизвестно о каких-либо связях Николаева с Румянцевым или Котолыновым. Немедленно после того, как Макарову стало известно об убийстве Кирова, он и его аппарат тщательно проверили Николаева, однако не выявили каких-либо связей того с оппозицией. Это подтвердил также и Малинин, который наблюдал за группой Румянцева в 1933 г.[753]

Николаев не был оппозиционером, и политические аспекты в его дневниковых записях имеют второстепенное значение. В одном из черновиков писем потомкам он славит Сталина, называя его «царем индустрии и войны». И даже в том письме, где он пишет о своей готовности умереть за свои политические убеждения и обрушивается с нападками на Политбюро за то, что оно не реагирует на его жалобы, никакой особой критики в адрес политической линии партийного руководства нет. Фактически в своих высказываниях он всего лишь выражает недовольство тем, что его дело не продвигается.

Недовольство тем, как с ним обошлась партия?

Ясно, что мотивы, руководствуясь которыми Николаев совершил преступление, носили личный характер. В целом в его дневнике и прочих записях звучат сетования по поводу несправедливого обращения с ним партии, описывается его трудная жизнь и разного рода неприятности, пережитые из-за этого его семьей. Согласно записям в его дневнике, убийство являлось «личным актом отчаяния и недовольства, совершенного ввиду стесненного материального положения» и протестом против «несправедливого отношения к живому человеку со стороны отдельных государственных лиц»[754]. Николаев был озлоблен тем, как с ним обошлась партия. Он считал выговор при восстановлении его в партии безосновательным и продолжал засыпать высшие партийные органы жалобами на проявленную к нему несправедливость, жертвой которой он себя считал.