Книга История Семилетней войны - Иоганн Вильгельм Архенгольц

Требования, предъявляемые теперь к городу, составляли сумму в 1 100 000 рейхсталеров; но и при самом искреннем желании нельзя было выплатить ее за недостатком наличных денег. Часто упоминаемый купец Гоцковский находился тогда в Лейпциге и видел горе жителей. Магистрат, зная, какое уважение Фридрих питал к этому человеку, умолял через высланную к нему депутацию о его посредничестве, на что тот охотно согласился. И вот опять спаситель Берлина оказался если и не спасителем – то все же благодетельным помощником Лейпцига в минуту бедствия. Фридрих удовольствовался 800 000 рейхсталеров, и Гоцковский поручился на эту сумму. Король потребовал, чтобы он вознаградил себя за службу, оказанную чужому городу. Но купец счел это за низость и поручился безо всякого обеспечения, за что получил указом совета от 26 января 1761 года самую трогательную благодарность и уверения всех граждан в готовности оказать ему всевозможные услуги.

Совершенные тут жестокости, которые, впрочем, не все происходили вследствие приказов короля, стоили многим жизни. Горе свело в могилу мужей, жен и детей. Многие жители ушли из Лейпцига; торговля почти прекратилась, а знаменитые ярмарки превратились в обыкновенные рынки.

Необходимость, вынудившая Фридриха вести против величайших государей Европы продолжительную и дорогую войну, несмотря на его отчасти занятые врагами, отчасти опустошенные области, побудила его ко всевозможным вспомогательным средствам, отличавшимся своей необыкновенностью. Самое важное из них было уменьшение стоимости прусской и саксонской монетной меры. Это средство было распространено неслыханным образом. Монеты были арендуемы берлинским евреем Эфраимом, который ежегодно отчеканивал бесчисленное множество золотой и серебряной монеты разных сортов и различного достоинства под всевозможными штемпелями. Эта аренда была повышаема из года в год и достигла наконец семи миллионов рейхсталеров. Начало было сделано саксонскими золотыми и серебряными монетами, на которых обозначен был 1753 год. Затем использовали прусские, мекленбургские и наконец бернбургские штемпеля, для чего было куплено разрешение бернбургского князя. С каждым годом монеты становились все хуже, так что в конце концов стоимость августдора, состоявшего по большей части из меди с небольшой примесью золота, не превышала стоимости полутора рейхсталеров хорошего серебра. Старые августдоры и фридрихсдоры стоили, вместо обыкновенных пяти талеров, двадцать рейхсталеров ходячей серебряной монетой, которую в насмешку звали эфраимитами или жестянками. Ею платили прусским войскам, всем поставщикам армий, гражданским чиновникам и при всех торговых операциях. Этот легкий способ размножать деньги вскоре нашел последователей. Много мелких немецких князей, никогда не пользовавшихся монетным правом, воспользовались этим случаем и стали чеканить плохие монеты, которыми платили своим придворным и которые меняли на старое серебро. Значительные государи, участвовавшие в войне, как-то ландграф Гессен-Кассельский, герцог Брауншвейгский и другие, принуждены были делать то же самое; один Ганновер сохранил неизменной свою собственную высокую монетную меру. И другие нации присоединились к этой спекуляции. Шведы, у которых между всеми воюющими нациями меньше всех было денег, первые воспользовались этим средством; они вошли в сношения с несколькими гамбургскими купцами и основали в Штральзунде большой монетный двор. В английском мануфактурном городе Бирмингеме изготовлялись тайно многие сотни центнеров таких монет, которые распространялись по миру на голландских кораблях.

Все старались чеканить огромное количество монет, которые народ называл поддельными; но они необыкновенно оживили торговлю и промышленность. Поэтому постоянное уменьшение их номинальной стоимости не было так заметно, и разошлись они уже в количестве нескольких миллионов, когда догадались о подмене. Один Гамбург не попался на обман; здесь, согласно мудрому распоряжению, все счета велись банковыми деньгами, т. е. настоящим серебром, постоянно получались целые грузы переводных денег за товары, потому здесь подвергали тщательному химическому анализу новые сорта монет, чтобы точно определить их стоимость. Этот анализ, тотчас же объявляемый всем, весьма походил на нильский землемер в Египте. Это был указатель, объявляющий всем нациям стоимость этих зачумленных монет.

Вся северная Германия была наводнена ими; величайшие торговые города владели миллионами этих чудесных денег, которые, нисколько не изменяя своей величины, формы и чеканки, становились все хуже по стоимости и обманывали кажущимся богатством владетеля больших сумм. Даже голландцы были снабжены ими в избытке и воображали, что после окончания войны им удастся очень дешево покупать прусское дерево и зерно. Все сырые и обработанные продукты и вообще все предметы в торговле повысились по цене в Париже соразмерно этой плохой монете. Одни лишь продукты первой необходимости не очень вздорожали, так как иначе простой солдат не в состоянии был бы прокормить себя.

В память этого прусского монетного духа, являвшегося в стольких местах и менявшего свою внешность подобно призраку, голландцы отчеканили особую сатирическую медаль, изображавшую Фридриха, занятого беседой с Эфраимом, которого король треплет по щеке. Надпись на ней гласила: «Это мой милый сын, которого я облюбовал себе».

Ужасные последствия этой финансовой операции обнаружились сейчас же после мира, когда многие тысячи состоятельных людей, не пострадавших от войны, потеряли все свое имущество, известные и уважаемые на всех биржах купцы обанкротились и бесчисленное множество семей превратились в нищих. Эти политические ужасы были страшнее самой войны.

Императрица Мария-Терезия пользовалась иными средствами, чтобы уменьшить на время войны огромную потребность в деньгах. Подданные ее должны были уплачивать десять процентов от суммы своего состояния; с разрешения папы она брала во время войны одну десятую доходов всех духовных учреждений. Но и эти значительные источники помощи не были достаточны, и стали помышлять о новых. Все штаб-офицеры, от майора до фельдмаршала, получали во время последних лет войны жалованье не деньгами, а бумагами, которые не походили на ассигнации и не были предназначены для оборота; это были, собственно говоря, государственные облигации. Те, которые не могли или не хотели дождаться назначенной платы после окончания войны, продавали эти облигации со значительной потерей в банк, специально учрежденный с этой целью императором Францем, который исполнял там должность придворного банкира. Таким образом монарх пользовался своими собственными сокровищами, совершенно независимо от доходов своей супруги. Большая часть доставок армиям была также уплачена такими бумагами.

К этим вспомогательным источникам присоединились многие патриотические пожертвования. Князь Венцель Лихтенштейн, самый богатый из австрийских подданных, подал благородный пример. Состоя шефом австрийского артиллерийского корпуса, он не только великолепно снабдил его всем необходимым за собственный счет, но и содержал часть его из собственных доходов, за что императрица велела соорудить ему во время войны металлическую статую в венском Арсенале. И другие богатые люди обнаружили различным образом свой патриотизм, хотя далеко не соразмерно своим богатствам; а дамы венского двора, чтобы не отставать от прочих в усердии, пожертвовали – своими драгоценностями? Нет! Они щипали корпию. Понятие о благотворительности соединялось с этой патриотической мыслью. А тут еще и Мария-Терезия подала великий пример человеколюбия и тоже стала щипать корпию своими царскими руками для раненых рядовых солдат. Это занятие сделалось общим тоном, наконец оно стало эпидемией, распространившейся по всему городу. Жены ремесленников опустошали свои шкафы с бельем, чтобы, жертвуя рубахами, тоже принять деятельное участие в войне. Благодаря этому торговля полотном в Австрии стала процветать, а корпия возами посылалась в полевые госпитали, так что наконец стали просить, чтобы эта благотворительность прекратилась.