Книга Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в ХIХ в. - Полина Венгерова

Как же я страдаю, матушка родная! На траве барашки травушку жуют. Как же я страдаю, матушка родная! А меня, как зайца, в казарму волокут. Как ни плачь, ни сетуй, матушка родная, Не один такой я гибну-пропадаю.

Плачу и рыдаю, матушка родная! Как дерево без веток — вот как я страдаю. Матушка родная, бедного прости ты! Тут меня муштруют, чтоб стал я московитом!

Еще одна песня звучит так:

Горе нам, горе, еврейским детям, Мы увидали луны затменье, И с той поры нет нам счастья на свете, Нет прощенья и нет утешенья.

Забрили в солдаты еврейских ребят, И в страхе пред Богом душа их дрожит. Молитесь, раввины, за бедных солдат, И Бог пожалеет их и простит.

Жизнь на солдатчине смерти горше. Солдатский хлеб — трефной, нехороший. Мундир суконный, крученая нить. Такую одежду грешно носить.

Бог в небесах все понимает. Зачем же, зачем Он нас покидает? Не наша вина, что мы согрешили, Ведь нас насильно в солдаты забрили.

Молитесь, раввины, что есть сил, Чтобы Господь нас, грешных, простил.

Мы Божью кару примем смиренно За то, что нет у нас пищи кошерной, И давимся мы позорной едой, Другой-то еды нет никакой.

Молитесь, раввины, пусть Бог нас простит За то, что едим мы, забыв про стыд.

Кто нас избавит от адских мук? Кто нас вырвет из гойских рук? Молитесь, раввины, молитесь, как надо, Чтобы Господь нас вырвал из ада.

Сдатчики продали нас в солдаты, Брали за нас серебром и златом. Скажет приемщик: «Годен. Взять!» И света невзвидят отец и мать.

Родители нас поили-кормили, Уж как берегли — глаз не сводили, Но вышел страшный царский указ, И забривают в рекруты нас.

Начальник велит — поклонимся в ноги. Он крикнет: «Пошел!» — И мы в дороге. До Судного Дня нам, видно, служить, Муштру терпеть, трефное есть-пить.

Как саранча, поля осквернять, Жестокий царский указ исполнять, Пока Господь не затрубит в рог, Пока к себе не возьмет нас Бог.

Молитесь, до Судного Дня, раввины, Чтобы простил нас Господь единый.

Известное средство избежать солдатчины — взятка — годилось только для богатых. А для бедных оставался всего один путь: поскольку на военную службу брали только неженатых, мальчиков приходилось женить уже в самом раннем отрочестве. Нередко ребят вели под свадебный балдахин прямо с места для игр.

Тогда в народе распространился слух, что правительство собирается забирать еврейских девочек на фабрики. Возможно, этот слух и возник, чтобы надавить на колеблющихся родителей девочек, которые с трудом соглашались отдавать своих незрелых дочерей замуж за незрелых мальчиков.

Охоту вербовщиков на детей евреи называли бехулес.

Положение было прямо-таки противоестественным. Военная служба неизбежно входила в противоречие со священным наследием еврейских обычаев. Вероятно, в то время и началось вырождение большой части русского еврейства. Девочки-подростки становились матерями, матерями детей, чьи отцы были еще почти детьми. Но несчастные родители шли на любые жертвы. Пусть страдает человек, но вера, но еврейство не должны пострадать!

Немного легче было тем, кто служил в городах, где имелись еврейские общины, снабжавшие солдат-евреев кошерной пищей.

Тяжкие годы солдатчины давали только одно преимущество: если солдат выдерживал невыносимые трудности и дикие зверства начальников и через двадцать пять лет службы все-таки сохранял физическое здоровье, он имел право селиться в любой российской губернии. Иногда это преимущество и удачное стечение обстоятельств позволяли ему разбогатеть. Но такие случаи были редким исключением.

И вот теперь я оказалась в общине николаевских солдат. После Вильны — Гельсингфорс.

В этих условиях мне было очень трудно вести кошерную кухню. Мясо привозили из города, и мне приходилось готовить самой, так как я не хотела полагаться на кухарку-христианку. А сколько проблем возникало перед Пасхой, может понять только религиозная женщина и настоящая еврейская хозяйка.

И все же горячее желание сохранить традицию ради детей и прежде всего верная любовь к мужу помогали мне справляться с трудностями. Недаром в народе говорится: «С хорошим мужем — хоть за море».

Мы искали хорошего учителя для старших детей, но не могли никого найти. Так что муж сам стал учить старшего сына. Но он не был учителем, ему не хватало терпения, он часто срывался. «И что из тебя вырастет, осел ты этакий?» — кричал он на сына. Подчас дело доходило до рукоприкладства. Такое обращение отнюдь не благотворно действовало на ребенка, уроки превращались в муку, мне часто приходилось вмешиваться и умерять страсти. Вскоре уроки прекратились, и мы попытались нанять в качестве учителя одного из солдат-евреев, жившего в крепости. Но он, к сожалению, не принял нашего предложения.

Этот солдат, которого капитан Зоммер обрисовал нам как святого, был настолько необычной и интересной личностью, что я хочу рассказать о нем подробнее. Религиозный, скромный, молчаливый и тихий, он вел почти аскетическую жизнь. Его начальники и товарищи говорили о нем как о Божьем человеке. Все относились к нему с каким-то особенным уважением. Несмотря на свое привилегированное положение, он никогда не пренебрегал служебными обязанностями, всегда точно вовремя являлся на учебный плац и ревностно исполнял свою службу. Все остальное время он сидел, склонившись над Талмудом, в тесной каморке, предоставленной в его распоряжение.

Он питался черным хлебом, квасом, картофелем и сельдью. По религиозным причинам он никогда не ел из общего котла. В субботу ему давали увольнение, чтобы он мог съездить в город и раз в неделю поесть как полагается.

Его знания Талмуда были глубокими и значительными. Мой муж нередко приходил в его крохотную нетопленую комнатушку и часами дискутировал с этим человеком, хотя никто ничего о нем не знал и сам он никогда ничего не рассказывал о своем происхождении. Для мужа часы, проведенные в обществе этого солдата на одиноком острове, были самыми интересными. Оттуда он всегда возвращался в отличном настроении и с восхищением отзывался о своем собеседнике, который числился в полку под именем Аркадия Петрова.