Книга Не исчезай - Женя Крейн

«Не надо отчаиваться, – написала ей Люба в ответ. – Не надо расстраиваться. Жизнь продолжается. Ты талантлива, умна. Ты настойчивая, сильная. Не сдавайся. Иди вперед. Продолжай писать. К тому же у тебя наверняка есть что-нибудь другое, разве нет? Другая жизнь. Дом, любовь, работа, друзья, путешествия».

«Ах, совсем нет! Разве ты не поняла? Это – самое главное. Без этого нет ничего, ничего нет! Без литературы, без творчества нет ничего, все теряет смысл! Понимаешь? Все!» – тут же ответила N.

Она понимала.

Получить такой ответ из редакции, когда рухнули все надежды… Сначала – чаяния, почти уверенность в том, что все должно сбыться. Упование на то, что в один прекрасный момент ты войдешь, шагнешь в будущее. Оно начнется! Тебя сразу оценят, поймут, полюбят, узнают. Вместо этого – сообщение, что пути туда нет. Если же есть путь, то он где-то далеко, и выйти на него ты сможешь намного позже, когда жизнь уже пройдет, когда никому не нужна состарившаяся, потерявшая красоту, жалкая пишущая женщина. Зачем тогда все? Зачем было? Для кого? Для чего? Для чего было мучить себя, для чего нужно было тратить эту свою, возможно, единственную жизнь, сплетать слова – безумно, настойчиво писать?

5

Люба летит в Вашингтон. Всего лишь на три дня – проведать давнюю школьную подругу. Ей повезло, что в рутине появился этот перерыв, окошко в большой мир; очнувшись от долгого, повторяющегося сна, она оглядывается вокруг и видит краски. Наслаждение перемен.

Словно по принуждению L вытаскивает из сумки распечатанные листки рассказа, присланного N на прочтение. Женщины, дети, океан, агрессия, жажда любви. Почему же ее сердце не желает откликаться на эту прозу?

«Но ведь я ей должна, разве нет? Ведь N – почти подруга, близкая душа. Значит ли это, что я должна полюбить и то, что она пишет? Я стараюсь изо всех сил. Пытаюсь понять. Но… Ощущение, что она впихивает, заталкивает в меня свои тексты, – так думает Люба. – Словно раскалывает насильно мою черепную коробку, раскрывает мозг, вставляя туда содержание своих рассказов. Ради собственных целей. Читать ее тексты – работа. Словно складываешь кубик-рубик, словно разбираешь гору разнокалиберных предметов – как они здесь оказались, почему? Что их связывает?»

6

В самолетах теперь не один экран на всех. В самолетах теперь индивидуальные экранчики на спинках кресел. Каждый в своем пространстве. У каждого – place apart. Объединяют всех стюардессы, полет, пункты отправления, назначения. К тому же возможность совместной смерти. Отложив чужой текст, Люба записывает свое, пришедшее в голову, в блокнот с черной кожаной обложкой. Крушение. Можно ли позволить себе писать подобные слова на этой высоте? В этих темных небесах, заоблачных высотах?

Внизу мерцают огни. Бостон растекся, разметался по побережью, обмотанный дорогами. В воздухе турбулентность, потряхивает. Сосед аккуратно сложил синий в полоску пиджак, устроил его под компьютерным чемоданчиком и уткнулся в экран, смотрит бейсбол, то и дело пошмыгивая простуженным носом. И он, и я, мы оба пьем воду из маленьких бутылочек. Люди – они как кошки. Человеческая активность подобна кошачьей. Русские вступают в контакт. Американцы не отвечают, американцы химически не реактивны. Люба наблюдает за людьми, она по жизни – наблюдатель. Может, потому и пишет. Подсматривает, иногда откровенно пялится, сама этого не замечая. Словно ей кино показывают, прокручивают фильм о ее жизни на фоне жизни окружающих ее людей. Старики раскладывают многостраничные, потрепанные, лохматые газеты. Прищурившись, они смотрят сквозь стекла немодных линз. Молодые люди, почти дети, уткнулись в лэптопы, интернет-телефоны, айподы. Все же порой Люба нервно оглядывается – ждет контакта. Вступать в контакт со средой – это работа человека, родившегося и прожившего полжизни в России. Американцы аутичны. Сидят, ждут, летят. Спокойно заняты собой. Между ними существует дистанция отчуждения – или уважения? Возможно, просто безразличия.

Она делает пометки в своем «журнале» – так говорят американцы. То есть в блокноте, с которым не расстается. Все о том же, о подруге-сопернице N, о Роберте Фросте.

«Вновь вопрошаю, о чем ее тексты? – записывает Люба. – Почему задевают? Следование религии, создание религии? Когда человек строит свой мир, он создает собственную религию. Религия от себя. Я, мое „я“ – вот моя религия. Создать нечто из кусочков информации, своего взгляда на мир, багажа, собственной истории. Вместо того чтобы следовать чему-то, навязанному извне. Интенсивная занятость собой – цена за растерянность начала жизни. Эта занятость ведет к той самой аутичности. Скрыться за непроницаемой стеной вежливости, поверхностных улыбок, сдержанности манер, скупых кивков головой: да-да, я совершенно согласна с вами, но у меня особый взгляд на эти вещи.

Следом – высокомерие одиночки. Если могу, способна, решаю все проблемы, то на кой черт мне ваш Бог, ваша вера? Вот она, проблема с верой, не только с верой во Всемогущего Бога, но с любой другой… На этом этапе мне никто не нужен: я одна, я могу… В этом дело? Это я слышу в ее текстах? Или начинаю слышать в себе?»

«…О чем это я? О кризисе индивидуализма? Но разве можно прожить, не подпав под влияние всего этого вокруг? Смешно. Практически Маркс. В конце концов, человек зыбок. Кожа пронизана порами. Инфекция, вирусы входят, проникают в самую сердцевину. Болезнь, воздух, слова, мысли, идеи. Человеческая особь проницаема, проникаема. Говорить имеет смысл не только о женщинах. Все уже поняли, что мужская особь тоже проницаема…»

«…Слово определяет мысль. Или мысль определяет слово? Язык определяет сознание, душу. Или же созданная этим языком душа вторична? Но как может быть вторична душа? Нам говорят, что душа бессмертна, создана свыше. Но ведь и слово имеет божественное происхождение? В слове есть все: мысль, речь, действие. В произнесенном, записанном слове. Где-то там, в неведомых, не видимых глазу мирах, витает это сказанное, записанное слово, даже скомканное, даже выброшенное в корзину, сожженное в алюминиевой бочке вместе с сухими осенними листьями, как в Интернете, где в Мировой паутине запутаны, застряли все твои слова, дела, поступки…»

«…Вторичность мира. Оригинальность. Отсутствие оригинальности. Взаимозависимость. Невозможность аутентичности.

Невозможность индивидуализации.

Какие большие слова. Так трудно втиснуть эти слова в роман…»

«…Все мы – продукты системы. Продукты языка. Измышления причудливой культуры, ходячие символы, мифы. Ходишь по жизни, носишь в душе ли, в голове целый мир символов, личных мифов.

Иаков родил Иосифа. Стас родил Любу.

Язык – система. Но эта система – тоже продукт. Продукт поколения. Я уже в ином эшелоне, в другом поколении. Но это все неважно. Не так уж важно.

Всю жизнь человек работает над приручением этой системы – системы общества, языка. В целях манипулирования ею, использования в личных целях. Это уже мысли той, с другого побережья, ведь именно так утверждает своими текстами N…»