Книга Жизнь Джейн Остин - Клэр Томалин

В Годмершеме Генри катался с Фанни верхом, а на следующий день отвез Элизу в Солтвуд-касл[191]. Затем она отправилась на две недели в Рамсгейт дышать морским воздухом, а он — домой, в Лондон, где она присоединилась к нему в середине октября. К этому моменту, скорее всего, она уже не сомневалась, что больна. Во время болезни ее лучшими утешительницами оказались французские компаньонки — мадам Бижон и мадам Перигор, давно уже ставшие больше чем просто служанками. Генри же был настоящим несгибаемым Остином, как хорошо осознавала Джейн: «Ему не свойственно печалиться. Он слишком занят, слишком деятелен, слишком жизнерадостен». Элизе перевалило за пятьдесят, а он был в самом расцвете сил. Генри увлеченно занимался банковскими делами, в которых его партнером в 1812 году сделался Фрэнсис, вложивший в дело свои наградные деньги и свои связи.

Сохранилось всего два письма Джейн за этот год, и потому мы мало знаем о том, что происходило в семействе. В мае Эдвард и Фанни «тихо отобедали» на Слоан-стрит, а еще ездили в театр — в тот вечер выступала миссис Сиддонс[192] — и в оперу. В июне Генри навестил их в Кенте, в сентябре ненадолго приехал в Стивентон, а в декабре вновь развлекал Эдварда и Фанни в столице походами в театр и по магазинам. В дневнике Фанни в это время нет никаких упоминаний о «миссис Г. О.», состояние которой, вероятно, было уже весьма прискорбным.

В феврале 1813 года Генри находился в Оксфорде, но, поскольку в апреле Элизе стало заметно хуже, поспешил в Чотон и привез Джейн в Лондон. Это случилось 22-го, а через три дня Элизы не стало. Джейн задержалась в Лондоне еще на неделю, а когда собралась обратно, пригласила мадам Перигор с собой, погостить у них дома. Разумеется, ею двигала благодарность за внимание к Элизе, уход за ней, и все-таки это был необычайно дружелюбный жест по отношению к прислуге брата — еще одно свидетельство ее особого сочувствия к работающим женщинам и их нелегкой доле.

Похороны состоялись уже после отъезда Джейн и Мари-Маргариты. Дневник миссис Джеймс Остин рассказывает свою историю: «Суббота, 1 мая. Тигрица [стивентонская кошка] окотилась. Миссис Г. Остин предали земле. Воскресенье, 2 мая. Надели траур». Ни Джеймс, ни Эдвард не присутствовали на погребении своей кузины в Хэмпстеде. Генри похоронил жену возле ее матери и сына, добавив к надписи на надгробии: «…а также в память Элизабет, супруги Г. Т. Остина, эсквайра, прежде вдовы графа Фейида, женщины блестящего, щедрого и развитого ума. Справедливая, бескорыстная и милосердная, она скончалась после длительных и тяжелых страданий 25 апреля 1813 в возрасте 50 лет, о ней горюют все, в ком есть ум и душа, ее оплакивают бедняки»[193]. Сложно не заметить, что в этой эпитафии нет ни слова о ее христианской вере, лишь о милосердии.

Были и другие смерти, которые потрясли Остинов. В октябре 1812 года умерла добрая, щедрая миссис Найт. Являвшийся ее наследником Эдвард теперь должен был носить имя Найт, как и все его дети, к крайнему неудовольствию Фанни («Как мне это ненавистно!»). В начале 1813 года скончались двое из ближайших соседей по Стивентону. Мистер Бигг-Уивер оставил своих дочерей, Элизабет Хиткоут и Алитею, вполне обеспеченными, но им пришлось покинуть Мэнидаун. Мэри Остин отобедала у них последний раз в июле. Приблизительно в то же время в Дине умер и старый мистер Харвуд, но его семья унаследовала лишь долги и закладные. Младший мистер Харвуд был священником. «Если миссис Хиткоут не утешит его теперь и не выйдет за него замуж, я сочту, что у нее… нет сердца», — писала Джейн. Он любил Элизабет Бигг еще девочкой и с трудом пережил ее замужество с Хиткоутом. Затем она овдовела, возродив его надежды, но ему было нечего предложить ей, кроме бедности. Элизабет он нравился, но не настолько. Он продал немного земли и продолжал бороться за существование в Дине, она же вместе с Алитеей перебралась в Уинчестер.

Эдвард со своим «гаремом», как называла это Джейн, провел в Чотон-хаусе все лето 1813 года. Годмершем тем временем отдали во власть малярам и декораторам. В мае Генри вновь отвез Джейн на Слоан-стрит, где мадам Бижон и мадам Перигор подготавливали все для его переезда на Генриетта-стрит в Ковент-Гардене. Там он собирался жить над собственной конторой. «Мадам Перигор приехала в пол-4-го — чувствует она себя превосходно, да и ее мать в неплохом, для нее, состоянии [мадам Бижон страдала астмой]. Она посидела со мной, пока я завтракала, — говорила о Генриетта-стрит, о слугах и постельном белье. Она слишком занята сборами, ей некогда унывать».

Секрет авторства Джейн начинал потихоньку раскрываться. Некая мисс Бёрдетт выразила желание познакомиться с ней. «Я была несколько напугана, услышав, что она желает быть мне представленной. Такая уж я дикарка и ничего не могу с этим поделать. Тут нет моей вины», — жаловалась Джейн, подразумевая, что против собственной воли делается экспонатом на выставке лондонского света.

От чего она получала удовольствие, так это от походов с Генри по художественным галереям в поисках портретов миссис Бингли и миссис Дарси. Первую она разыскала: «Точь-в-точь она, фигурой, лицом, чертами и милым выражением; сложно вообразить большую похожесть. На ней белое платье с зелеными украшениями, и это подтверждает мои прежние догадки, что зеленый — ее любимый цвет. Осмелюсь предположить, что миссис Д. будет в желтом». Но портрета миссис Дарси не нашлось. «Думаю, мистер Д. слишком высоко ценит любое ее изображение, чтобы выставлять его напоказ. Воображаю его чувства — смесь любви, гордости и нежности»[194].

Генри намеревался съездить в Хэмпстед, но, если они вместе с Джейн и посетили там три дорогие им могилы, никаких упоминаний об этом не осталось. Сестра была так же мало расположена долго оплакивать усопших, как и брат. Ее письма весьма жизнерадостны, она наслаждается пребыванием в Лондоне, тем, что может разъезжать в дорогой открытой коляске брата: «Я довольна своей одинокой элегантностью и готова беспрестанно смеяться. Ведь на самом-то деле у меня маловато оснований щеголять по Лондону в ландо». Она, как всегда, была остра на язык. Навестив Шарлотту Крейвен, кузину Марты Ллойд, содержавшую школу для состоятельных барышень, она нашла, что «ее волосы уложены с таким изяществом, что сделают честь любому образованию», а комната, в которой они сидели, «полна самых элегантных современных удобств — и если бы не обнаженные амуры на каминной полке, вероятно предназначенные воспитанницам для изучения, — никто бы не почуял и тени назидательности».