Книга Высшая Справедливость - Алекс Оуэлл

— Большинство рассматривает смертную казнь в качестве превентивной меры, — уточнил помощник.

— Не как наказание, а как средство предупреждения преступности… — автоматически распространил его слова Брендон. — Но ведь это чудовищно, Литгоу! Мистера Стоуна, застрелившего мистера О’Нила, приговаривают к смерти за совершенное преступление, а не для того, чтобы он в будущем не застрелил мистера Джонса или миссис Хьюз! А множество людей — включая и облеченных властью — не видят здесь никакой разницы! Наоборот — считают, что в том только и состоит смысл смертной казни! В их системе взглядов изначально постулируются два положения. Первое: один человек — при определенных обстоятельствах — не может и не должен прощать другого, прощение не безгранично и допустимо лишь до известных пределов, а всепрощение — невозможно, потому как это уже Богово! (À propos,[24] если «Бог простит…», то тогда уж и «Бог покарает»?) И второе: человек, совершивший особо тяжкое преступление, исправлению не подлежит. Ничто уже и никогда — ни люди, ни среда, ни время — неспособны его изменить! Что, по-вашему, из этого вытекает? — Кристофер приосанился, собираясь ответить, но Брендон продолжал дальше: — Никого не волнует, что осужденный, за убиением которого они будут ревностно следить, может быть уже совершенно другим… Ведь преступник не только ел, пил и испражнялся все эти долгие годы. Он был заперт наедине с самим собой, а потому обречен на постоянную мыслительную деятельность. Даже если он так же плюет вам в лицо и кричит, что ни в чем не раскаивается, что, окажись на свободе, убьет вас при первой же возможности. Все равно… я знаю: эти годы не прошли даром. В таких условиях трудно не измениться! Речь не о том, что преступник полностью переродился — хотя и такое вероятно — и его пора отпускать на волю. Но жить, каждый день ощущая над собой карающий меч Правосудия, — само по себе жесточайшее наказание! Поэтому, хотим мы этого или нет, но перед нами уже иной индивидуум. Получается что-то вроде судебной ошибки — одного человека наказывают за грехи другого! И наша с вами задача, Литгоу, — костьми лечь, но не дать этой ошибке случиться! — Брендон глубоко вдохнул, потянув вниз узел галстука.

Кристофер внимательно следил за эмоциональными речами начальника, попутно обдумывая кое-что свое.

— Меня больше всего страшит участь палача, — отважился высказаться он, когда О’Брайан замолчал. — «Заставлять человека по долгу службы лишать другого человека жизни несовместимо с цивилизованным обществом», — отчеканил он, старательно цитируя проштудированную литературу. — Такой работы быть не должно!

— Да, Крис, — устало кивнул Брендон, — потому что после нее невозможно оставаться человеком. А участь врача вас не страшит? Начать хотя бы с того, что изобретатель известной машины по отрезанию голов был модным парижским доктором![25] Позже было узаконено присутствие врача во время казни. Теперь в его обязанность входит не только констатация смерти и вскрытие трупа. Казнь посредством смертельной инъекции осуществляет специально подготовленный медперсонал! Врач, ставший палачом… Он, приносивший Клятву Гиппократа,[26] первая заповедь которой — «Не навреди!»[27] Не пора ли уже пересмотреть слова этой клятвы и первой в ней поставить заповедь, данную Моисею: «Не убий!»? В нашем штате процедура казни еще и непозволительно, садистски затянута. Начальник тюрьмы, священник, судья, прокурор — все кому не лень — подходят в последнюю минуту к приговоренному, уже стянутому ремнями, и напутствуют его одной и той же фразой: «Умрите с миром, умрите с миром, умрите с миром…» Что это может означать? В этих словах мне слышится лишь одно: «Прости нас, грешных, тебя убивающих!»… — Брендон тряхнул головой и, не давая бедному Кристоферу опомниться, резко сменил тему: — Так, что там с делом Фергюссона?

— Слушание послезавтра. У нас трое надежных свидетелей. Прокурор настаивает на пожизненном — на большее не замахивается, — отрапортовал помощник.

— Замечательно! Вы хорошо поработали, Литгоу.

— Спасибо, — улыбнулся тот. — Да, еще… Помните, вы говорили, что Дадли — переученный левша? Так вот: один из сотрудников фирмы, работавший с ним, помнит, что Виктор всегда держал ручку левой рукой. Будучи ранен, Дадли также зажал рану левой — она была в крови. — Кристофер на секунду остановился, заметив напряженное внимание шефа. — Кроме того, отпечатки на оружии очень странно локализованы: только там, где рука сжимала пистолет… — будто до этого к нему прикасались в перчатках.

О’Брайан вскинул брови:

— Когда вы это узнали?

— Вскоре после вашего отъезда, — ответил Литгоу. — Поэтому мне кажется логичным предположить, что пистолет все-таки…

— Достаточно! — Брендон медленно снял очки и провел ладонью по лицу.

…Вот и свершилось оно, самое ужасное из всех зол… — ошибка, намного страшнее, чем та, о которой он недавно толковал… Брендон закрыл на мгновенье глаза — жестокий спазм стянул грудь, так что несколько секунд он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Стало нестерпимо больно, и он — уже привычным жестом — приложил руку к груди, все же отметив, что это правая рука…

Но боль, которую Брендон ощутил сейчас в своей душе, была куда нестерпимее: Виктор Дадли невиновен!..

Кристофер, увидев резкую перемену, произошедшую с начальником, стал бормотать о медицинской помощи, но Брендон покачал головой в ответ.

— Что вы наделали, Литгоу? — сдавленно прошептал он. — Почему не нашли меня?!

Крис опешил — минуту назад его хвалили, и вдруг…

— Но, сэр… Я же был занят делом Фергюссона… А уезжая, вы сказали мне, что Дадли получил новую отсрочку и можно не торопиться.

— Да, Кристофер… я знаю. — О’Брайан поднялся.

Следовало бы сейчас извиниться перед Литгоу — упрек был незаслуженным. Но Брендон почувствовал, что слова застревают в горле. Он вышел из-за стола и молча покинул кабинет, оставив в нем перепуганного помощника.

Давно О’Брайан не испытывал столь сильного потрясения — пожалуй, с тех самых пор, когда должны были казнить Кларка. И опять, как много лет назад, он брел по городским улицам, а в голове беспорядочно теснились мысли — одна другой чернее.