Книга Август - Жан-Пьер Неродо

Любовь Августа к детям распространялась и на самого обездоленного из правнуков — маленького Клавдия, которому вопреки всеобщим ожиданиям выпало сделаться носителем власти. Клавдий приходился внуком Ливии и одновременно, через свою мать Антонию, дочь Юлии, внучатым племянником Августу.

В характере Клавдия отмечались большие странности, которые объясняли тем, что он трудно родился на свет. Эти странности очень мешали ему, когда настало время включиться в государственные дела. Кроме того, его всегда подавлял Германик, его брат, отличавшийся отменной выправкой и представительностью. Мать Клавдия, считавшаяся образцом женской добродетели, часто говорила, что он «урод среди людей, что природа начала его и не кончила». Когда ей случалось встретить какого-нибудь особенно тупого человека, она имела обыкновение говорить о нем: «Глупее моего Клавдия»[230]. Но Август в отличие от Ливии не обижал мальчика невниманием. Светоний приводит три его письма Ливии, в которых речь идет о Клавдии:

«По твоей просьбе, дорогая Ливия, я беседовал с Тиберием о том, что нам делать с твоим внуком Тиберием (так звали Клавдия) на Марсовых играх. И оба мы согласились, что надо раз навсегда установить, какого отношения к нему держаться. Если он человек, так сказать, полноценный и у него все на месте, то почему бы ему не пройти ступень за ступенью тот же путь, какой прошел его брат? Если же мы чувствуем, что он поврежден и телом и душой, то и не следует давать повод для насмешек над ним и над нами тем людям, которые привыкли хихикать и потешаться над вещами такого рода. Нам придется вечно ломать себе голову, если мы будем думать о каждом шаге отдельно и не решим заранее, допускать его к должности или нет. В данном же случае — отвечаю на твой вопрос — я не возражаю, чтобы на Марсовых играх он устраивал угощение для жрецов, если только он согласится слушаться Сильванова сына, своего родственника, чтобы ничем не привлечь внимания и насмешек. Но смотреть на скачки в цирке со священного ложа ему незачем — сидя впереди всех, он будет только обращать на себя внимание. Незачем ему и идти на Альбанскую гору и вообще оставаться в Риме на Латинские игры: коли он может сопровождать брата на гору, то почему бы ему не быть и префектом Рима? Вот тебе мое мнение, дорогая Ливия: нам надо обо всем этом принять решение раз и навсегда, чтобы вечно не трястись между надеждой и страхом. Если хочешь, можешь эту часть письма дать прочесть нашей Антонии».

«Юного Тиберия, пока тебя нет, я буду каждый день звать к обеду, чтобы он не обедал один со своими Сульпицием и Афинодором. Хотелось бы, чтобы он осмотрительней и не столь рассеянно выбирал себе образец для подражания и в повадках, и в платье, и в походке. Бедняжке не везет: ведь в предметах важных, когда ум его тверд, он достаточно обнаруживает благородство души своей».

«Хоть убей, я сам изумлен, дорогая Ливия, что декламация твоего внука Тиберия мне понравилась. Понять не могу, как он мог, декламируя, говорить все, что нужно, и так связно, когда обычно говорит столь бессвязно»[231].

Разве могут эти строки принадлежать беспомощному старику, влачащему существование «под каблуком» ненавидящих его жены и Тиберия? Нет, это написал дед, озабоченный восстановлением справедливости по отношению к внуку и не скрывающий своей радости, когда ему удается обнаружить в Клавдии черты, достойные уважения. Может быть, он догадался, что неуклюжее поведение юноши вызвано робостью, которую Август и в самом деле внушал многим. Не удивительно, что мальчик, которому ближайшие родственники постоянно твердили о его умственной отсталости, терялся в присутствии великого деда.

По правде сказать, первое письмо Августа Ливии только ставит проблему, но не решает ее. И действительно, Клавдия намеренно держали поодаль от общественной жизни, и первые почетные должности, полагавшиеся ему по чину, он получил лишь в правление своего племянника Калигулы. Август сам завел правило, согласно которому от каждого члена семьи ждали строгого соответствия некоему идеалу красоты и здоровья. Малейшее отклонение от нормы, способное произвести на окружающих дурное впечатление или вызвать насмешки, считалось недопустимым. В сущности, следует признать, что Август действовал с позиций здравомыслящего публичного политика и, отдадим ему должное, подходил к решению этой проблемы с серьезностью, но без предвзятости.

Кому достанется главная роль?

Этот частный вопрос, имевший, тем не менее, общественное значение, ибо он затрагивал семью принцепса, Август обсуждал с Тиберием — своим главным наследником. Он счел нужным уточнить, что усыновил Тиберия, руководствуясь государственными интересами, и его завещание, составленное в апреле 13 года, начиналось такими словами: «Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере половины плюс одна шестая будет Тиберий»[232]. Из этого некоторые античные историки сделали вывод, что он не любил Тиберия. Они утверждали, что после последнего разговора с Тиберием Август произнес: «Бедный римский народ, в какие он попадет медленные челюсти!» Они как бы намекали, что Тиберий подобен хищнику, которому доставляет удовольствие продлевать мучения своих жертв. Говорили также, что при всяком приближении вечно угрюмого Тиберия Август сейчас же прерывал веселую или легкомысленную беседу, которую вел[233]. Якобы принцепс согласился назначить его своим наследником, лишь уступив настойчивому давлению Ливии, если не из тщеславной надежды, что при таком жестоком преемнике народ скорее пожалеет о нем.

Все это слухи, проверить обоснованность которых у нас нет ни малейшей возможности. Так, Светоний, при всей своей враждебности к Тиберию, им не верит, полагая, что они противоречат характеру Августа — человека слишком умного и осторожного, чтобы с таким легкомыслием подойти к решению столь важного вопроса. Он приводит выдержки из писем Августа, подтверждающие, что к Тиберию он относился с большим уважением. Но тот же Светоний рассказывает, что некоторое время спустя после смерти Августа Ливия, обозленная непокорностью Тиберия, вынула из тайника адресованные ей письма Августа, в которых тот осуждал Тиберия за неуживчивость и упрямство[234]. По всей видимости, эти письма относились к тому периоду, когда Тиберий покинул Рим. Когда же под гнетом обстоятельств ему пришлось назначить Тиберия своим наследником, он выказывал ему и уважение, вполне заслуженное, учитывая военные успехи пасынка и его будущее высокое положение, и чисто человеческую привязанность, по которой так тосковала его исстрадавшаяся душа. Тон его писем к Тиберию отличается особой теплотой:

«Прощай, любезнейший мой Тиберий. Желаю тебе счастливо сражаться за меня и наших соратников. Прощай, любезнейший, храбрейший муж и, клянусь моим счастьем, мудрейший из полководцев!»