Книга Батый - Алексей Карпов

Репрессиями на западе Монгольской державы руководил Батый. Он не ограничился тем, что отрубил голову Бури и заживо сварил в кипятке Илджидай-нойона. Со стороны вообще казалось, что всё происходящее — дело его рук и проявление его воли. Армянский хронист Киракос Гандзакеци так писал об этом: когда Батый, приехав с севера в Монголию, посадил на престол Менгу-хана, то «некоторые из его родственников были недовольны этим, так как надеялись либо воцариться самим, либо посадить на престол сына Гуюк-хана по имени Ходжа-хан (известие не вполне точное, но свидетельствующее о том, что армянский автор хорошо разбирался во внутриполитической ситуации в Монголии. — А. К.), однако не решались открыто высказывать своё недовольство». И только после того, как Батый «вернулся к своему войску, они стали выражать возмущение Менгу-хану и начали крамолу. Батый, услыхав об этом, приказал убить многих из сородичей своих и знати…». Правда, в отдельных случаях он, как мы видели, мог проявлять и милость к осуждённым. Случай с Йису-Менгу был не единственным. Когда, например, в Бишбалыке был казнён глава уйгуров, обвинённый в намерении перебить всех мусульман в местной мечети (и будто бы получивший на то соизволение правительницы Огул-Каймиш), то вместе с ним на казнь были осуждены двое вельмож: один был помилован ради Соркуктани-беги, второй — ради Батыя64. В другой раз была сохранена жизнь некоему Тенгиз-гургену, женатому на дочери Гуюка, но бывшему в отдалённом родстве с одной из сестёр Батыя. Когда «род Гуюк-хана и некоторые эмиры замыслили измену, — рассказывает Рашид ад-Дин, — …Тенгиз-гургена также обвинили и так избили палками, что с его бёдер спадало мясо». Однако дочь Гуюка «попросила пощадить его», и — несомненно, с ведома Бату — «ей подарили его»65.

Репрессии в отношении одних сопровождались щедрыми пожалованиями другим. Первыми были одарены братья Бату, а через них — и сам правитель Улуса Джучи. Менгу не забыл, кому он обязан престолом. «Когда августейшее внимание Менгу-каана освободилось от неотложных дел и взволнованное государство успокоилось, а царская власть с согласия всех царевичей была ему вручена, царевичи и эмиры усиленно просили позволения удалиться в свои юрты, — пишет Рашид ад-Дин. — Обласкав каждого разными почестями и всякими милостями, он приказал разъехаться и отправиться по своим становищам. Так как дальность расстояния и время разлуки с Бату у Берке и Тука-Тимура были больше и дольше, чем у других, он отпустил их раньше и пожаловал их бесчисленными наградами, а вместе с ними отправил Бату дары и подношения, достойные такого государя»66.

Менгу оказался действительно умелым политиком. Ему удалось навести порядок в расстроенных делах государства, преодолеть анархию и безнаказанность предшествующих лет. Во многих своих начинаниях новый великий хан опирался на поддержку Батыя, с которым, по существу, делил власть. Но в то же время Менгу действовал вполне самостоятельно — и нередко поступал так, как считал нужным. Иные его решения шли вразрез с интересами Батыя. Впрочем, подробнее о его взаимоотношениях с Батыем в период их соправительства мы поговорим чуть позже.

Историкам в точности неизвестно, когда именно Батый вернулся на Волгу. Русские летописи после 1247 года вообще не упоминают его имя, что и неудивительно: в последние годы его жизни князья по большей части имели дело не с ним самим, а с его сыном Сартаком. Судя же по указаниям персидских и армянских авторов, ко времени курултая 1251 года и последующих за ним политических процессов и казней Батый находился уже далеко от Монголии (Киракос Гандзакеци, например, впервые упоминает Батыя в связи с событиями на Волге под 1251 годом). Но и в собственных владениях Батыя разворачивались события, имевшие прямое отношение к смене власти в Каракоруме и устранению всего, что было связано с правлением Гуюка и его родни. Эти события — далёкий отзвук политических процессов начала царствования Менту — имели трагические последствия для Русской земли, особенно в условиях продолжавшейся здесь политической нестабильности.

За пять с половиной лет, прошедших со смерти великого князя Ярослава Всеволодовича, великокняжеский престол трижды или даже четырежды переходил из рук в руки. После того как весной 1247 года тело Ярослава привезли на Русь и похоронили во владимирском Успенском соборе, на великое княжение сел его брат Святослав. Однако он очень недолго занимал великокняжеский стол и вскоре был изгнан из Владимира своим племянником: по одной версии, московским князем Михаилом Ярославичем (год спустя погибшим в битве с литовцами на реке Протве), по другой — энергичным и решительным князем Андреем Ярославичем67. В том же 1247 году Андрей поехал в Орду, к Батыю, и вслед за ним туда же отправился его старший брат, новгородский князь Александр Невский. Оба претендовали на наследие своего отца. Как мы уже знаем, Батый не стал решать возникший между ними спор и направил братьев к великому хану Гуюку. Их путешествие в Монголию продолжалось более двух лет. За это время великий хан успел умереть, так что мы в точности не знаем, застали ли русские князья его в живых или нет и от кого получили ярлыки на княжение — всё-таки от Гуюка или, что кажется более вероятным, от регентши престола Огул-Каймиш или кого-то из царевичей[43]. Во всяком случае, их спор был решён традиционным для монголов способом: владения их отца (а Ярослав, напомню, имел ярлык и на киевское, и на владимирское княжение) были поделены между ними: Александр получил Киев и «всю Русскую землю» (под которой подразумевалась прежде всего Южная Русь), а Андрей — отцовский престол во Владимире, то есть Северо-Восточную Русь. Формально статус Александра был выше, ибо Киев по-прежнему считался главным, стольным городом Руси. Но разорённый татарами и обезлюдевший, он не представлял для князя никакого интереса, и потому Александр едва ли мог быть доволен принятым решением. Андрей же получил то, что желал. К зиме 1249/50 года братья вернулись на Русь. Александр не стал даже заезжать в доставшийся ему Киев и вскоре уехал к себе в Новгород. (Здесь в следующем, 1251 году он тяжело заболел, «но Бог помиловал его» — выздоровел.) Великим князем Владимирским стал Андрей Ярославич. Его власть попытался оспорить изгнанный им с престола дядя, Святослав Всеволодович, но неудачно. Осенью 1250 года Святослав с сыном Дмитрием отправился в Орду, к Сартаку, — очевидно, жалуясь на племянника. Однако добиться желаемого ему не удалось. Показательно, что летописцы, всегда внимательные к такого рода деталям, не пишут ни о его возвращении «из Татар», ни о какой-либо «чести», оказанной ему или его сыну68.

Недолгое княжение Андрея Ярославича завершилось катастрофой — не столько даже для него лично, сколько для всей едва оправившейся от недавнего разгрома Северо-Восточной Руси. В 1251 году новый великий хан Менгу подверг жёсткой ревизии все решения, принятые предшествующей властью. С целью упорядочения дел в государстве и преодоления неразберихи и злоупотреблений он издал особый указ, по которому «все пайцзы, печати, высочайшие указы, рескрипты и ярлыки, которые выдавались без меры двором каана и чжуванами (царевичами. — А. К.) в предшествующие годы», подлежали отмене; кроме того, предписывалось, «чтобы впредь царевичи не давали и не писали приказов о делах, касающихся провинций, без спроса у наместников его величества»69. Соответственно, теряли силу и ярлыки, выданные Андрею и Александру Ярославичам. Что касается Александра, то он, очевидно, был крайне заинтересован в пересмотре решений, принятых в Каракоруме. Лично для него это могло означать передачу ему ярлыка на великое княжение Владимирское, на которое он — как старший из Ярославичей — имел больше прав, нежели его младший брат Андрей. Андрей, естественно, считал иначе.