Книга Филип Дик. Я жив, это вы умерли - Эмманюэль Каррер

Обвинить Дорис в том, что она хотела заболеть раком, было невозможно. Но между ними установилась отвратительная близость, которая удивительным образом стала еще теснее с того момента, когда врачи сообщили ей о ремиссии. Это напомнило Дику историю его кота Пинки, который как-то сбежал из дома. Дик неделями ждал его возвращения, думал о нем по ночам, не желая смириться с мыслью о том, что кот уже никогда не вернется. Он вздрагивал при малейшем шорохе возле двери: а вдруг это Пинки? И в один прекрасный день Пинки вернулся. В случае с Дорис речь шла не о том, вернется ли болезнь или нет, а о том, когда это произойдет. Врачи предупредили молодую женщину, что рак, образно говоря, прячется где-то в колоде карт. Каждый день она переворачивает одну из них, и каждый день выясняется, что рака там нет. Но всем известно, что он в игре и что рано или поздно Дорис наткнется на него. Она боялась и ждала этого момента, что превращало всякую радость в ничто. Тому, кто смеялся над какой-нибудь шуткой в ее присутствии, казалось, что он ее оскорбляет. С точки зрения здравого смысла, думал Дик с присущей ему психологической проницательностью, Дорис следовало бы как можно больше радоваться каждой прожитой в состоянии ремиссии минуте, а не жить в ожидании ее завершения. Он учил свою спутницу гедонизму, забывая, что, с одной стороны, его компания менее всего способствовала такому времяпрепровождению, с другой — бойкость Дорис раздражала бы его еще больше, чем ее угрюмость и ханжество.

Следующие три месяца прошли в ожидании возвращения болезни, и в это время Дик снова стал невыносим. Все было как обычно: либо он писал свою Экзегезу, и тогда Дорис ни в коем случае нельзя было его тревожить; либо он переставал писать, и ей нужно было в обязательном порядке быть готовой к совместному обсуждению его сочинения. К тому же Дик был против того, чтобы Дорис общалась с другими мужчинами; ему не нравилось, что она работает; он предпочел бы, чтобы материально жена полностью зависела от него, чтобы он за все платил, а она расхваливала его человеколюбие.

В конце лета освободилась соседняя квартира, и Дорис решила переехать в нее, уверяя Дика, что в их отношениях ничего не изменится. Они будут помогать друг другу, она будет готовить ему еду, навещать его, просто у каждого появится немного больше личного жизненного пространства. Ведь так будет лучше, разве нет?

Но Дик так не думал. Он видел в ее предложении только одно: его в очередной раз бросила женщина, с которой он жил. Это так огорчило беднягу, что он поехал по дороге не в том направлении и снова попал в психиатрическую больницу, где влюбился в молодую наркоманку, которую, естественно, собирался спасти. Впоследствии, поскольку Фил боялся садиться за руль, на их еженедельные встречи с Морисом его возил Тим Пауэрс. Дик просил, чтобы Пауэрс привозил его на час раньше установленного срока, а забирал попозже. Сначала Пауэрс думал, что Дик не хочет, чтобы он его ждал, но потом с изумлением обнаружил, что тот каждый раз уезжает из больницы с клочками бумаги, исписанными женскими именами и телефонами. Психиатрическая больница стала центром его социальной жизни. Он завлекал там в свои сети женщин, подобно тому, как другие мужчины делают это в барах, на пляже или в прачечных самообслуживания.

За исключением одного случая, о котором я расскажу чуть позже, его попытки куда-нибудь пристроиться не увенчались успехом. Шизофренички, наркоманки, онкологические больные, все эти женщины, от которых он хотел только одного — получить возможность любить ненормальных, казалось, сговорились избегать ухаживаний этого любвеобильного сенбернара. Никогда раньше Фил не жил один. Он предпочел бы лучше умереть. Однако теперь, то ли потому, что в нем одинаково притупились инстинкты жизни и смерти, то ли потому, что он стал мудрее, он привык. В жизни Дика установился определенный распорядок, который не менялся на протяжении последних лет его жизни, не слишком богатых на события. Он, который прежде так часто переезжал с места на место, заволновался, когда его дом-тюрьму выставили на продажу. Дику удалось выкупить свою квартиру, и он даже стал председателем ассоциации собственников, каковой должностью он охотно хвастался, с целью продемонстрировать, насколько изменился. Деньги текли рекой, его старые книги продолжали продаваться за границей, компания «Уорнер» приобрела права на экранизацию романа «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» (фильм, как вы помните, называется «Бегущий по лезвию бритвы»). Но Фил не знал, что делать с этой манной, она упала на него слишком поздно. Дик привык к своей холостяцкой жизни, к своей квартирке с постоянно закрытыми ставнями, пропахшей кошачьей мочой. Так как ночью он трудился над Экзегезой, то вставал поздно, кое-как одевался, в джинсы и в помятую рубашку в цветочек, и отправлялся в маленький супермаркет, расположенный по соседству, чтобы купить замороженные продукты, сладости, банки с кошачьим кормом. После обеда Дик читал свои знаменитые справочники, слушал музыку, писал письма, звонил, принимал гостей. Несмотря на развод, он помирился с Тессой, и она часто приводила к нему Кристофера. Статья Пола Уильямса превратила Дика в желанный объект для журналистов, они приезжали к нему, привлеченные перспективой взять оригинальное интервью, и редко уезжали разочарованными. Особенно часто Фил виделся с Дорис. Спустя некоторое время после их разъезда Дорис опять стало хуже. Их ванные комнаты отделяла друг от друга тонкая перегородка, и Фил мог слышать, как она вздыхает, кашляет, как ее целыми часами тошнит. Дик предложил ей вернуться к нему, чтобы он держал перед ней тазик, так удобнее, но Дорис отказалась. Когда ее вновь госпитализировали, Фил целыми днями сидел возле нее, держал за руку и плакал. Она была похожа на лысого старика, из-за химиотерапии она наполовину оглохла и ослепла. Но когда Фил спросил больную, как она себя чувствует, Дорис прошептала: «Я знаю, Бог меня исцелит». Дик в отчаянии покачал головой, назвал Бога гнусным негодяем и был немного раздосадован, когда, против всякого ожидания, Дорис и впрямь излечилась.

Каждый вторник у Пауэрса собиралась небольшая группа друзей, как и он сам, начинающих писателей-фантастов. Когда Дик был женат, он не участвовал в подобных собраниях; став холостяком и поселившись по соседству, он не пропустил ни одного. Женщин на эти собрания не пускали. Раньше Филу это не нравилось, но теперь, когда он избавился от стремления соблазнять всех подряд, его это даже устраивало. Он мог без задней мысли общаться с этими молодыми людьми, которые простодушно играли в викторианских джентльменов, изображая из себя знатоков, сравнивали различные марки виски или табака. Эти дегустации, обсуждение книг, фильмов, недавно вышедших пластинок составляли обычные темы их разговоров. С появлением Дика все переменилось, стало необычным, возникла новая тема, которую можно было бы назвать «Новости Экзегезы». Каждый вторник он приходил с новой бутылкой в руке и с новой теорией о смысле пережитого им, что было всем известно, но друзья торжественно обещали хранить секрет. Как-то он помирил пифагорейство с зороастризмом (о ссоре которых его приятели до сих пор ничего не знали), а на следующей неделе уже был влюблен в гностицизм Василида. Под влиянием Дика их небольшая группа поклонников фантастики волей-неволей превратилась в кружок теологов.

Кроме Дика, в этом обществе, которое он сам, получив указание в одном из снов, окрестил Рипидоном (от греческого rhipidos «плавник»; название, конечно, намекало на христианский символ рыбы), царствовали еще два человека. Тимоти Пауэрс и К. У. Джетер могли бы составить комический дуэт: славный малый и плохой парень. Пауэрс, вечно улыбающийся и всегда готовый помочь, румяный блондин с голубыми глазами, чьи романы были наполнены сердечной непосредственностью. Его доброта в сочетании с невероятной доверчивостью, скорее всего, специально несколько им преувеличиваемой, казалось, уготовили этому человеку роль доверенного лица, вроде доктора Ватсона, которого великий детектив Шерлок Холмс постоянно приводит в замешательство, а в те дни, когда совсем уж нечем заняться, и развлекается, выставляя его тупицей. Никто не умел лучше, чем Пауэрс, восклицать, изумленно вытаращив глаза: