Книга Оливье, или Сокровища тамплиеров - Жюльетта Бенцони

Бесславный конец союза, которого сама Марианна не желала, не слишком удручил ее. Об этом коротком периоде своего существования она говорила даже с некоторой иронией, что высоко оценили ее гости, ибо оба терпеть не могли хнычущих женщин. Когда она, завершив рассказ, взяла кубок с вином, чтобы отпить глоток, Эрве вдруг прервал молчание и заметил:

— Вы молоды, дама Марианна, и... вы красивы, если позволите. Вы снова выйдете замуж...

Она засмеялась откровенно и весело.

— Выйду снова замуж? Никогда! Возможно, состояния у меня не осталось, зато есть свобода. Такая удача редко выпадает женщине, и я научилась это ценить. Кроме того, раз Господу угодно было доверить мне этих детей, я сделаю все, чтобы они не страдали от случившегося с ними несчастья. Наконец... даже если допустить, что найдется такой безумный шевалье, который покусится на руку почти разоренной женщины, и если мне он понравится, я буду слишком бояться за малышей: не дай бог, он обидит их презрением или дурным обращением. Если Монморанси окончательно откажутся от детей, что очень вероятно, я усыновлю их — пусть они хотя бы унаследуют этот старый дом...

— ...который, как мне кажется, очень плохо защищен, — подхватил Эрве. — Если на вас нападут, что вы будете делать?

— С какой стати нападать на меня? Даже разбойникам с большой дороги нечем здесь поживиться, да и против них я еще могу защищаться...

— С двумя стражами, которых, судя по виду, не пощадил ревматизм, подростком и двумя женщинами...

— ...посчитайте и меня. Я умею стрелять из лука и владею мечом.

— А если это будут не разбойники с большой дороги? Если у вас захотят отнять Филиппа и Алину?

— Монморанси их отвергли, бабушка и дедушка у них умерли. Кому они нужны?

— Тем, кто жаждет истребить дотла семью д'Ольнэ. Король, как я искренне верю, никогда не опустится до такой крайности: он слишком велик, чтобы воевать с детьми. А вот Ногаре способен на все, лишь бы доказать свою необходимость власти. В ее взгляде внезапно отразилась тревога. Очевидно, эта чистая душа не могла даже вообразить себе подобного ужаса.

— Тогда мне действительно остается только уповать на милость Божью, — прошептала она.

— Возможно, Господь услышит вас даже прежде, чем вы его попросите, — мягко сказал Оливье. — На костре наш Великий магистр призвал на суд Божий в течение этого года Папу, короля и Ногаре... И Папа уже предстал перед судом.

— Возможно, это простое совпадение, — возразил Эрве. — Я поверю, когда к нему присоединится Ногаре.

— Король для тебя не так важен?

— Да, потому что хранитель печати — самый опасный из всех. Филипп правит. Без жалости, без слабости, но, как я, по крайней мере, верю, он действует в интересах государства. А для Ногаре важно лишь служебное рвение, он часто исходит из личных пристрастий и, главное, злоупотребляет своей властью. Напоминаю тебе, если король умрет, править будет Сварливый! Пока же...

Не закончив фразу, Эрве встал, поклонился хозяйке дома и попросил разрешения прогуляться:

— Я хотел бы осмотреть ваши защитные сооружения, — добавил он.

— Сейчас темно, — напомнил Оливье.

— Ночь светлая. Не беспокойся, я возьму факел.

— Я пойду с тобой.

— Нет, прошу тебя! Останься... И еще, прости меня: сегодня вечером мне хочется побыть одному.

— За это прощения не просят...

Оливье обменялся еще несколькими словами с Марианной — больше из вежливости, чем из интереса, потом распрощался и пошел в отведенный для них овин. Ему тоже хотелось поразмышлять.

Проходя через двор, он заметил силуэт своего друга, который беседовал возле конюшни с одним из старых солдат. Небо действительно было ясное, усеянное звездами и такое синее, что можно было не сомневаться: лето вступило в свои права. Было тепло, и Оливье, вместо того чтобы пойти спать на соломе, подошел к узким маленьким ступенькам, которые вели на стену, и, поднявшись наверх, уселся на бойницу, обвалившуюся, как многие другие.

Он долго сидел, прислонившись спиной к заросшему мхом камню, осматривая обширную равнину с черными вкраплениями леса, который окружали то тут, то там поля и пруды. На севере красное пятно сгоревшего замка все еще выглядело алым зловещим оком, которое мало-помалу терялось в темноте. Утром останутся только дымящиеся развалины, обломки почерневших стен, подобие пустого каркаса, как живое свидетельство того, что здесь свершилось правосудие короля, которое обрушилось на владения преступного семейства д'Ольнэ. Вьюнки и сорняки вскоре заполонят собой пространство, закрыв сожженные останки поместья, к которому больше никто не посмеет приблизиться, кроме колдунов и беглых, — и пугающие легенды со временем придут на смену истине.

Оливье прекрасно понимал, что творится в душе Эрве. Ему достаточно было представить, как бы он сам явился в Валькроз, истребленный огнем и ненавистью. Эрве любил этот благородный дом, где когда-то родился, пусть даже злая воля брата обрекла его искать ненадежного укрытия в лесу, обрекая на дикую жизнь. Пламя уничтожило эту горечь. Осталась только боль... и животная потребность защищать то малое и хрупкое, что сохранилось от долгой вереницы бесстрашных рыцарей и нежных дам. Все изменилось, и он это ощущал кожей.

Поэтому Куртене совсем не удивился, когда, спустившись под охрипший крик петуха, который раздался словно под ногами, он увидел, что Эрве сидит на последней ступеньке лестницы.

— Где ты был? — спросил тот.

— Наверху. Ночь была прекрасная, и мне не хотелось спать. А ты?

— Мне тоже не хотелось... Полагаю, что сейчас нам обоим нужно поговорить. Со вчерашнего дня... со мной что-то произошло...

— Не продолжай, брат! Я знаю, что ты скажешь: ты хочешь остаться здесь, чтобы заботиться о детях несчастного Готье...

— Как ты догадался? Оливье пожал плечами:

— Мы всегда были так близки! С течением лет мы научились воспринимать жизнь почти одинаково. Я думал об этом, когда смотрел на Мусси, краснеющий за лесом, и мне казалось, что я чувствую твою боль... твое горе. Я думал, что было бы со мной, если бы Валькроз постигла та же участь. С той разницей, что мне не пришлось бы спасать детей. Ты уже разговаривал с дамой Марианной?

— Еще нет, но сделаю это, как только увижу ее. Надеюсь, она согласится оставить меня. Здесь столько работы и на земле, и в доме. Этот барон Дамьен, должно быть, сошел с ума, если довел свою супругу практически до полной нищеты из-за пустого бахвальства. Впрочем, славы он так и не добился. Несмотря на свое мужество, она не справится сама с такими помощниками. А я могу взять на себя тяжелую работу, я умею строить, пахать землю и, главное, сражаться, если понадобится. Видишь... я не в силах повернуться и уйти... да и куда: Храма больше нет, а я стал никем. Здесь, на земле моих предков, я стану крестьянином... и обрету покой в душе.