Книга На Пришибских высотах алая роса - Лиана Мусатова

– Нюта! Нюта!

Так ее звал только Матвей, да и голос его она никогда не спутает ни с чьим другим. Ей бы бежать, а она от неожиданности, села прямо в снег. Но он уже, обнимая и поддерживая за локти, поднимал.

– Матяша, – выдохнула Аня, но ее уже звали. Он схватил носилки и побежал рядом с ней, на ходу рассказывая, как рад, что они встретились, как он всю войну искал ее. Грузились бегом. Зимние дни короткие, темнело рано. С обеда стал задувать зловеще завывающий ветер, срывая поземку и жестоко швыряя ее в лицо людям.

Вдруг, откуда ни возьмись, появился немецкий самолет. Убегать было поздно. Упали, где стояли. Пули ложились неровной цепочкой именно там, где лежали люди. Они поднимали фонтанчики снега, забрасывая его в лицо. Только он удалился, все ринулись в бомбоубежище, правильно предполагая, что он на этом не остановится, и пока он разворачивался, хотели спрятаться. Аня увидела толпу, направившуюся к бомбоубежищу, и поняла, что все в него не успеют войти. Она осталась в вагоне: будь, что будет. Рядом разорвалась бомба, и осколки застучали о стены вагона. Некоторые полетели в приоткрытую дверь. Почти перед самым ее носом просвистел кусок металла и чиркнул по горлу уже выздоравливающему раненому. В санпоезде он выполнял обязанности санитара. Осколок перерезал сонную артерию, и человека не стало за считанные секунды. Работнице кухни распахало бедро на двадцать сантиметров и контузило. В каждом вагоне были жертвы. Врачи и медсестры сбивались с ног, а еще не закончили погрузку раненых, подвезенных к этой станции. Аня думала о Матвее: «Уцелел ли он? Неужели судьба им подарила для встречи всего несколько минут?» Но отлучиться и разыскивать Матвея она не могла. Не отрываясь от носилок, переносила раненых вместе с санитаром. Врачи из соседних эшелонов спешили на помощь тем, кого накрыла бомба у самого входа в бомбоубежище. Крики, стоны, беготня, снег, обагренный кровью и разыгрывающаяся метель. Ей казалось, что все это происходит не с ней, а в жутком кино, в котором экран расположен вокруг. Все окружающее было не главным, второстепенным, побочным. Главным был тот ужас, который вселился в нее. Он сковывал мозг, ранил сердце, испытывал душу. И сквозь эти душераздирающие звуки войны пыталась пробиться радостная нотка: «Матвей здесь! Матвей здесь!» Но она не могла даже узнать, жив он или нет. Она выполняла свою святую обязанность, помогала тем, кто нуждался в ее помощи. Горели вагоны, что-то взрывалось. Между эшелонами на носилках несли пострадавших в сторону медпункта. Кто мог идти, шел сам, других вели под руки. На перрон, слегка припорошенный снегом, укладывали в ряд тех, кто уже не нуждался в помощи. Отовсюду раздавались стоны, крики отчаяния, плач и проклятия в адрес фашистов. Все с нервным содроганием ждали следующего налета, но постепенно поняли, что пока метель и ночь, стервятники не прилетят. Это давало возможность «зализать» раны, успокоиться.

Аня все-таки улучила момент и сбегала к тому месту, где стояла машина Матвея. Еще издалека она видела, что капот машины покорежен. Сердце так и ухнуло, но в следующее мгновение над капотом поднялась голова Матвея. «Цел!» И она бросилась к нему, обнимая и целуя.

– Ну, что ты! Что ты! Все в порядке, я как раз собирался тебя разыскать. Осколок повредил двигатель, и я не смогу уехать. Останусь здесь, пока не подвезут новый. Как все утихнет, приходи, я буду ждать тебя. Машину покидать я не имею права.

Только когда погрузили всех раненых, Аня смогла думать о том, что произошло. Перед глазами вставала одна картина за другой. Она никак не могла придти в себя после пережитого кошмара. И ничего изменить и предотвратить не возможно. Можно только то ли утешить себя, то ли оправдать происходящее словами «война есть война!» Передали по вагонам, что впереди разбиты рельсы, и эшелон будет стоять до тех пор, пока их не отремонтируют.

– А сколько времени понадобится на ремонт?

– Наверное, до утра.

Аня обрадовалась. Значит, она сможет отлучиться к Матвею. Пока она выполняла необходимую работу, за окном набирала силу метель. Она должна была подменить медсестру у постели тяжелораненого в двадцать три часа. У нее есть немного времени, и она решила сбегать к Матвею.

Как только за ней закрылась дверь вагона, ее словно кипятком обдало. На нее тут же с гиком и свистом налетел хищным зверем ураган, разметал полы шинели, швырнул в глаза ледовую крупу. Нестерпимо запылали щеки, на глаза набежали слезы, перехватило дыхание. Она еще никогда в своей жизни не встречалась с такой страшной непогодой. С ног до головы ее окутало колючей обжигающей снежной крошкой, которую остервенело швырял студеный пронизывающий ветер. Ане не малых усилий стоило удержаться на ногах, и не стать игрушкой в руках растревоженной и разозленной стихии. Как же в такой круговерти, да еще и в темной ночи разыскать машину Матвея? Прикрыв лицо рукавичками, согнувшись в три погибели, проваливаясь по колени в снеговые сугробы, она преодолевала шаг за шагом. А вокруг гоготало, свистело, стонало, ревело, верещало, будто все ведьмы мира, лешие и другая нечистая сила, пыталась ей помешать встретиться с Матвеем. Эти несколько метров до его машины ей показались самыми трудными из всех фронтовых дорог. И, все-таки она добралась до нее, отыскала в снежных спиральных завихрениях бурана – сердце вывело, любящее сердце. Она постучала в стекло дверцы. По ту сторону стекла показалось счастливое его лицо, и дверца тут же распахнулась, впуская ее. Вместе с ней в кабину влетела, словно, нагнетаемая компрессором, снежная масса. Вышвырнуть ее назад оказалось невозможным. Стоило бы только открыть дверь, как яростный буран впрессовал бы в кабину еще столько же, если не больше. Ограничились тем, что стряхнули снег на пол. Но в следующее мгновение они уже забыли и о буране, и о нежелательном снеге, заброшенном в кабину и покрывающем белым налетом пол, сидение, рычаги, их шинели и даже щеки. На щеках он сразу же растаял, как только они стали целовать друг друга, наверстывая упущенное время. Шапка-ушанка упала, и Матвей обескуражено протянул:

– А где тво-я ко-са?

– Лежит под руинами Украины. Отрезала, как только на фронт призвали.

Он гладил короткие до пол-уха волосы и вспоминал ее толстую и длинную косу, почти до самых колен, цвета светлого меда. Ни у кого в селе не было такой косы. И то, что обладательница предмета зависти сельских девчонок, да и парней, его любимая и любит его, придавало ему важности. Ему завидовали, а сам он был преисполнен гордости – королем ходил. После купания в реке, она ее расплетала, чтобы скорее высохли волосы, и это шелковистое чудо, развеваемое порывами ветра, пеленало ее. Аня позволяла ему перебирать волосы, гладить, подносить к щекам и тереться о них, целовать. Он запустил пятерню в волосы и с сожалением вздохнул:

– Почти ничего не осталось. Такие короткие.

– После войны отращу, если живой вернусь.

– Вернись, Нюта, обязательно вернись. Я тоже буду стараться.

Ей пора было возвращаться в госпиталь, но буран не утихал. Наоборот, он еще больше разбушевался. А ближе к полночи так разъярился, такой достиг силы, что казалось, машина не способна устоять под его напором, и он вот-вот сдвинет ее с места, и погонит в снежную бездну. Ураган застилал мраком небо и землю, кружил тучи снега. О том, чтобы выйти из машины, даже речи не могло быть, а ведь ей надо было уже находиться в госпитале и заступать в смену. Она и направление не смогла бы определить в этом крошеве, бушующем со всех сторон. Сквозь щели в машину набивалась снежная пыль. Ее становилось с каждым часом все больше и больше. Они оба дрожали от холода. Мозг пронзала жуткая мысль: «Они замерзнут в этой машине, если останутся в ней. Им недолго придется мерзнуть на таком сильном холоде до полной потери чувствительности». Но выйти из нее тоже было не возможно. Вокруг бушевала разъяренная стихия. И, все-таки они попытались выйти из машины, но даже не смогли открыть дверцу – столько намело снега. Они оказались замурованными в кабине. Неужели судьба им послала встречу, чтобы вместе умереть? Умереть на войне не от вражеской пули или совершая геройский поступок, а просто замерзнуть в машине. И надо же было, чтобы осколок пробил бензобак, искорежил двигатель так, что его нельзя было включить и погреться. Оба думали об одном и том же, но не говорили друг другу об этом. Они смирились. Судьба. И вдруг Аня решилась: