Книга Суламифь. Фрагменты воспоминаний - Суламифь Мессерер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С Екатериной Максимовой
С Майей Плисецкой и японскими друзьями
Веяние перестройки. В моем классе в Ковент-Гардене советские танцовщики: Алтынай Асылмуратова, Галина Мезенцева, Нина Ананиашвили, Фарук Рузиматов. 1989 год
С Ниной Ананиашвили
С Раисой Стручковой
С Владимиром Васильевым
С Софьей Головкиной. 2000 год
С Ольгой Моисеевой и Игорем Моисеевым
С Энтони Рассел-Робертсом, Дарси Бассел, Михаилом Мессерером, Энтони Дауэллом и Моникой Мейсон в Ковент-Гардене
С Азариком Плисецким
Парижская Опера. 1998 год
С Клод Бесси, школа парижской Оперы. 1998 год
Моя внучка Мишель, соло
С папой
И с мамой
Этот снимок сделан на моем 90-летии. Желаю всем здоровья!
Послесловие к книге, которая в нем не нуждается
Михаил Кривич
В воспоминаниях, которые обычно пишутся в преклонном возрасте, знаменитые и особенно великие люди то и дело впадают в патетику, их тянет на афористичность и напыщенность стиля.
Без колебаний и сомнений автор этих заметок причисляет Суламифь Михайловну Мессерер к великим нашим современникам, а закончила писать она свою книгу на десятом десятке жизни. Тем не менее в мемуарах, названных ее прекрасным библейским именем, мемуарах, озаренных светом познания и доброты, нет ни следа этой маленькой слабости избранных. Пишет она о своей непростой жизни, а заодно и нашей непростой эпохе просто, с изрядной долей иронии и самоиронии. Чего стоит, например, история награждения танцовщицы и балетного педагога орденом Британской империи и сопряженных с этим событием поисков подобающей случаю шляпы, которая потребовалась, чтобы предстать перед Его Королевским Высочеством принцем Чарльзом и получить из его рук награду.
Подошла во взятой напрокат шляпе к стоявшему у трона принцу, сделала в свои-то девяносто два года балетный поклон, получила почетнейшую из почетных золотую побрякушку, а сама подумала: «Диковатая, однако, комбинация – орден Британской империи и Сталинская премия…» И вот только здесь, в конце этой истории и на последних строках своих мемуаров, Суламифь Михайловна с полным на то основанием позволила себе «высокий штиль»:
«Но сама-то я всегда буду считать себя верноподданной великой, святой для меня Империи, которой я отдала всю свою жизнь.
Балетной Империи».
Вообще-то о Балетной Империи, которой весь прошлый век отдавала себя без остатка Суламифь, о ее редчайшем, истинно Божьем даре, о ее доведенных до совершенства искусстве и ремесле Балерины и Педагога говорить бы жителям самой этой Империи, коллегам и ученикам замечательной артистки. Но коли уж честь написания вовсе не обязательного послесловия выпала человеку от балета стороннему, непременно надо хоть немного сказать о другой империи – Империи жизни. Само собой, все мы, живы пока, – ее обитатели. Однако совсем немногие не просто в ней обитают, не просто пользуются всем, что дает она людям – возможностью дышать, есть-пить, что-то соображать, что-то делать по мере сил, – а истово служат ей, украшают ее, порой идут наперекор ее писаным и неписаным правилам. Вот такие и остаются в памяти человечества истинными верноподданными великой Империи жизни. Суламифь Мессерер в их числе.
В прекрасной Империи балета она усердно училась искусству танца, а затем, как положено приме, порхала на сцене Большого и других знаменитых сценах, награждалась овациями и орденами, а в жестокой Империи жизни бегала на классы по холодной и голодной Москве двадцатых годов, подрабатывала, танцуя в киношках перед сеансами, ютилась в коммуналке, отмеряла стометровки кролем на воде московской Стрелки, будучи на гастролях в «пропотевшем ненавистью к Советам и евреям, вскинувшем руку в гитлеровском «хайль!» Берлине», она своими глазами видела горящий Рейхстаг, а вернувшись в Москву, танцевала партию Жанны в «Пламени Парижа» перед притаившимся в своей ложе усатым ценителем балета, за что получила премию его недоброго имени, хотя вполне могла удостоиться не премии, а нар в лагерном бараке… Вскорости такое случилось с ее сестрой, киноактрисой Рахилью, и тогда Суламифь с отчаянной решимостью бросилась в кабинеты энкавэдэшных бонз. Об этом она рассказывает просто, без надрыва, но так и видишь ее, тонкую, беззащитную, стоящую перед пустоглазыми мордоворотами в кителях с подкладными плечами. Добралась она до самого Всеволода Меркулова – пробилась к одному из главных палачей Страны Советов, расстрелянному в 1953 году ближайшему соратнику Берии. И добилась своего, съездила в АЛЖИР, печально известный Акмолинский лагерь для жен изменников родины, и вызволила-таки из него родную сестру.
