Книга Полный форс-мажор - Владислав Вишневский

— Горячие аплодисменты и солдатский ужин мы вам гарантируем. Праздничный! Вот такой! Я отвечаю! — обещает Трушкин.

Романенко явно доволен, внешне рад, с чувством потирает руки.

— А что покрепче, я с собой прихвачу… это уж с вами.

Тимофеев смотрит на часы.

— По рукам. — Говорит он. — Тему я запомнил. Гармонию тоже. В ля-миноре. Четыре четверти. Мы оркестром подыграем, Харченко распишет. Вы — с гитарой, и под оркестр.

Мнацакян уважительно замечает.

— Вах, дорогой, на «бис» всё пройдёт.

— И на «ура», — поддакивает Кобзев.

Романенко светло вздыхает. Совсем другой человек сейчас. Лицо другое, как из футляра вышел.

— Я согласен. Хотелось бы!

— А вы лучше, чем мы подумали… — замечает Мнацакян. — Думали, не наш человек, зряшный.

Романенко удивляется.

— Нет-нет! Я наш человек. Свой… Только… Кобзев перебивает, вновь смотрит на часы.

— Мы слышали, пинка вам, извините, чаще давать надо. Мы помним. Это не мы, — замечает, — это вы так сказали… сами.

Романенко перехватывает взгляд Кобзева на часы, заторопился.

— Да-да, правильно. Надо иной раз нам всыпать, чтоб не забывались, помнили, чьи мы слуги.

— Ладно, кто старое вспомянет… Проехали! — миролюбиво машет рукой Тимофеев.

— Консенсус достигнут, — замечает Кобзев.

— Нет, — возражает Мнацакян, — надо говорить не так: на высоких переговорах достигнут полный консенсус. Вот как надо. Так по телевизору говорят. Полный консенсус!

Романов хлопает Мнацакяна по плечу, легко и дружески. Мнацакян не возражает.

— Правильно, дорогой! Главное — достигнут.

Тимофеев поворачивается к двери.

— Так мы пошли, Артур Алексеевич?

— Созвонимся, — обещает Кобзев.

Музыканты дружно вываливаются в приёмную. Романов их провожает.

— Непременно! — Говорит им вслед. — Как только, так сразу. Кстати, вот моя визитка. А вот мой прямой, сотовый. Только для вас. Звоните в любое время дня и ночи.

Мнацакян спотыкается, смотрит на секретаршу.

— Ночью вряд ли. Мы лучше днём. Ночью, если только не официально. — И спрашивает хозяина кабинета. — А Татьяна Викторовна у вас, кстати, случайно, не поёт? Милая девушка. Мы бы её поучили. Я, например.

Романенко торопливо перебивает.

— А вот Татьяна Викторовна, извините, у нас пока не поёт. У неё… эээ… голос ещё не поставлен, кабинетный, так что, увы! Но я заверяю: мы над этим работали, работаем и работать будем. Всего хорошего, друзья. Жду вашего звонка. Пока…

— Пока, — за руку прощается Тимофеев.

Прощается и Кобзев.

— Голос берегите. Такой голос беречь надо. Пригодится.

— А чего его беречь? — притворно возражает Романенко. — Голос или есть, или его нету.

— Как совесть… — мстит Мнацакян за секретаршу.

Романенко не замечает, вновь дружески хлопает Мнацакяна по плечу, подталкивая к выходу.

— Правильно, дорогой товарищ прапорщик, точно. У нас с вами — есть совесть! Этим, как говорится, и сильны. Ля-ми-ля-мии… — На всю приёмную комнату с чувством, вслушиваясь, демонстрирует силу голоса, обрывает. — Так вот, да? За квартал слышно, можете поверить. Таня, Танюша, проводите дорогих гостей. Нет, я сам. И соединяйте в любое время. Спасибо, друзья, что пришли. До свидания. Всегда и весь ваш!

52

За советом…

Громко хлопнув за спиной дверью служебного входа, бегом преодолев маленький, тесный вестибюльчик служебного входа, приветственно вскинув при этом руку вахтёрше тёте Оле, «Привет, служителям Мельпомены!», с улыбкой, как и раньше, ловко перескочив через охранный трезубец вертушки, Генка застучал ботинками по восходящему каскаду лестниц. Тётя Оля, уже в спину, обрадовано успела спросить:

— О, Генаша! Давно тебя не видно было. Ты со съёмок, что-ль? Опять снимаешься?

— Почему со съёмок, тёть Оль? — с лестницы донёсся удаляющийся голос.

— Ну ты в этой, военной форме… — Заглядывая снизу вверх в узкие лестничные пролёты, идущие высоко вверх, прокричала вахтёрша.

— Ааа, нет, я в натуре… — где-то уже с третьего этажа, удаляясь, донёсся его ответ.

Тётя Оля понимающе покачала головой, вернулась на своё штатное место: «Ну, вихрь, как дед. Не меняется мальчишка. Всё бегом у них, всё наспех. Молодёжь. Время такое, дурацкое. — Подумав, поменяла определение. — Конец света. Суета». На шум появившаяся уборщица баба Вера, бывшая когда-то хорошей гримёршей, кивнув на лестничный грохот, спросила: «И кто это такой быстрый у нас пришёл?»

— Так Генша наш. Народный артист.

— Уже?

— Это я образно. Опять где-то снимается.

— А у кого, не спросила?

— Нет, не спросила. Не успела. Где-то на натуре, сказал. Он же стрелой летает. Как дед его.

— Ну, дед… Дед он… Ему положено. А вот Валентина Вадимовна, его супруга, бабушка Генкина, та не такая, та из другого гнезда.

— Да, эт верно. У неё весь род такой.

Театральные коридоры и всё помещение театра всегда пахнет как-то по особенному. И пылью, и духами, и чем-то неуловимо домашним — это в служебных коридорах, — и пудрой, и потом, и лаком натираемых паркетных полов, и… запахом парикмахерских и, особенно перед началом спектакля, суетой. Закулисной суетой, особой. И бутафоры, и осветители, и парикмахеры, и гримёры, и костюмеры, и помреж, и звукорежиссёр, и пожарники — уйма людей! — все суетятся, все нервничают, подбадривая и себя и других, как в последний раз. Хотя, всё уже давно отрепетировано, отлажено и настроено, как рояль. Пусть и не всегда концертный, но рояль. Мельпомена, одним словом. Особо это ощущается, когда приходишь сюда после перерыва, как Генаша.

С другой стороны, там, где в перерывах или перед началом спектакля фланируют зрители, всё по другому. Женскими духами пахнет, чистотой и праздником. Волнующим, чуть тревожным и чуть загадочным, но праздником. Неторопливым, уважительным променадом зрителей, как по музею, по всем коридорам театра и закоулкам, по всем его холлам и этажам, буфетам и туалетным комнатам. Интересно же, любопытно! Всё это дополняет вежливый скрип паркета, шаркающие шаги, стук каблучков. Над всем этим висит негромкий общий шум, разноголосье, короткий смех, чаще шёпот. Вокруг и в деталях яркое освещение, портьеры, высокие потолки, люстры, множество зеркал, которые позволяют рассмотреть и себя и других, особенно фотопортреты актёров. Их целая галерея. От молодых, до именитых. И главного режиссёра портрет есть, и его «сподвижников», и звёзд, и звёздочек, и кандидатов в… кандидаты. Здесь же и фотографии студийцев. Всех. Милые лица, знакомые, ухоженные, даже любимые…