Книга Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - Владимир Макарцев

Этот феномен А. И. Деникин объяснял так: «Быстрое и повсеместное, по всему фронту и тылу, распространение приказа № 1 обусловливалось тем обстоятельством, что идеи, проведенные в нем, зрели и культивировались много лет – одинаково в подпольях Петрограда и Владивостока, как заученные прописи проповедовались всеми местными армейскими демагогами, всеми наводнившими фронт делегатами, снабженными печатью неприкосновенности от Совета рабочих и солдатских депутатов».[477]

Из этих горьких слов, тем не менее, следует, что Приказ содержал в себе мысли, которые давно бродили в народе, и он не был только стихийным творчеством группы мятежных солдат или большевистских агитаторов хотя бы потому, что сразу нашел отклик среди широких слоев низшего сословия. Из этого также следует, что «наводнившие фронт» делегаты-демагоги обладали таким правовым иммунитетом, нарушить который никто не смел (не исключая и самого А. И. Деникина). Другими словами, Совет выступил в роли носителя настоящего суверенного права, которое ему сообщил Приказ. Вывод – Приказ стал источником суверенного, конституирующего права!

Хотелось бы подчеркнуть, что механизм социального действия Приказа № 1 заключался не столько в отмене прав офицеров, сколько в перераспределении сословных прав сверху вниз. В практическом смысле это, во-первых, давало возможность избежать ответственности в рамках существовавшего до этого законодательства (что и было целью авторов Приказа), а во-вторых, в принципе обрушивало всю правовую систему сословного общества и устанавливало в нем новые правила игры (что стало неожиданностью для всех).

Это, в общем-то, еще раз подтверждает наш вывод о том, что в военно-сословном обществе именно право определяет и бытие, и сознание. Марксистский подход, которого придерживаются сегодня многие отечественные ученые, в данном случае не позволяет увидеть конституирующий смысл Приказа, а значит и не позволяет «создавать смысл, исходя из реальности».

Сила новорожденного источника права была настолько велика, что превратила мечты «образованного общества» об Учредительном собрании в фантом, в миф, в утопию. Народ совершенно их не понимал, потому что никакая «учредилка» уже не могла создать более мощный генератор социального права, так как Приказ стал выражением воли абсолютного большинства населения, он был выстрадан веками, и именно вековая мечта народа стала явью. Взяв право на социальную жизнь в свои руки, низшее сословие не собиралось возвращать его старым владельцам, которых оно рассматривало как врагов. Теперь вопрос о соотношении прав и обязанностей решался в пользу тех, у кого право стоило больше.

Соответственно, чем больше прав, тем меньше обязанностей – по этому правилу сословное общество жило сотни лет. Ведь никто и никогда не делился правами с низшим сословием. Теперь и оно стало действовать в рамках этого исторически заданного алгоритма. Для него больше не было обязанностей по выполнению повинностей, в том числе военной. Это во многом объясняет пустые эшелоны, прибывавшие на фронт, о которых вспоминал М. В. Родзянко, нараставшие потоки дезертиров, всеобщий хаос и анархию.

Как писал Сергей Есенин в «Анне Снегиной»:

Свобода взметнулась неистово.

И в розово-смрадном огне

Тогда над страною калифствовал

Керенский на белом коне.

Война «до конца», «до победы».

И ту же сермяжную рать

Прохвосты и дармоеды

Сгоняли на фронт умирать.

Но все же не взял я шпагу…

Под грохот и рев мортир

Другую явил я отвагу —

Был первый в стране дезертир.[478]

С. А. Есенин, конечно, не был первым дезертиром, но, судя даже по этим строкам, очень хотел им быть, потому что чтобы стать дезертиром, требовалось больше отваги, чем сидеть в окопах и кормить вшей. Дезертир реально рисковал жизнью, особенно первый, ведь он бросал вызов всему государству, всей его системе подавления. В условиях военного времени ему грозил расстрел на месте или виселица. Для настоящего поэта дезертирство стало источником подлинного вдохновения. А для сына крестьянина это был еще и всеобщий порыв, слияние с народом, с его духом и вековыми чаяниями.

«В авангарде политической жизни, – вспоминал А. Ф. Керенский, – неожиданно оказалось подавляющее большинство населения, ранее лишенное каких-либо прав принимать участие в управлении страной».[479]Действительно, к управлению страной большинство населения до революции не имело никакого отношения, но к государственным повинностям, выросшим во время войны до критических размеров, именно большинство населения и имело отношение.

Ясно, что его единственным желанием было освободиться от этого гнета, стать свободным от повинностей, поэтому грех было не воспользоваться мятежом питерского гарнизона – отсюда и молниеносность, и повсеместность распространения Приказа по всей стране. Отсюда же и всеобщее распространение и признание Советов. В течение первого месяца революции, вспоминал генерал Н. Н. Головин, во всех частях фронта образовались солдатские Советы.[480]Образовались Советы и во всех крупных городах и населенных пунктах.

Характерно, что у нас революция шла по пути образования совершенно новых, параллельных органов власти, практически не существовавших до этого (1905 год был лишь мимолетным опытом, хотя и родившим саму идею). Это можно объяснить только сословным характером революции, поскольку все органы власти «старого режима» были наполнены образованными людьми «в сюртуках ли или в мундирах», а все они «представлялись русскому крестьянину на одно лицо: хитрыми врагами», их власть была неприемлема для низшего сословия. Переход права сверху вниз, а значит, и повышение социального потенциала низшего сословия определило и характер «свободы» образца 1917 года, которая была больше похожа на анархию. Можно даже определить размер этого потенциала – он никак не мог быть меньше 51 %, т. е. меньше «решающего голоса», так как в противном случае социальное право осталось бы у высшего сословия, и уже оно диктовало свои правила игры. А исторические факты свидетельствуют, что это было не так.

Легко заметить, что это не тождественно свободе, которая получила широкое распространение на Западе, где массовые движения возглавляли определенные политические силы с харизматическими лидерами во главе, выдвигались и разрабатывались политические программы и т. д. А главное, там борьба шла не столько за слом старых государственных структур, сколько за наполнение их новым содержанием, за перераспределение прав внутри существовавших властных структур, их не нужно было ломать, потому что они не были сословными. Исключение, пожалуй, составляет Парижская коммуна, хотя и она была создана на базе городской ратуши. Западное понимание свободы привело к принятию законодательных актов, связанных со свободой экономической деятельности и ответственностью за нее, а значит за правильное исполнение законов.