Книга Принц Лестат - Энн Райс

В груди Мариуса пробудилось давно забытое чувство – чувство, которого он не знавал вот уже очень много лет. Его вдруг переполнила уверенность, что все будет хорошо, что счастье возможно, что в жизни есть место истинной радости и восторгу. Он не испытывал этой уверенности уже очень-очень давно, и уж никак не ожидал испытать именно сейчас. И все же в нем бурлило чистейшее блаженство, порожденное осознанием того, что создатель, разделивший с ним мгновения предельной близости в самом начале его темного странствия, снова был с ним, здесь и сейчас.

В прошлом лишь юные или совсем незнакомые вампиры могли принести ему подобное утешение. А с ранними годами вампирской жизни его не объединяло ничего хорошего, ничего, что согревало бы сердце.

Ему хотелось заговорить, но он боялся обесценить свои переживания, попытавшись излить их словами, а потому сидел тихо, гадая, отражает ли его лицо безмерную благодарность создателю за то, что тот пришел к нему.

– Я невыразимо страдал, – промолвил Тесхамен, – однако то, что ты, Мариус, явил мне, придало мне сил выползти из погребального костра, ухватиться за проблеск надежды. Видишь ли, Мариус, я никогда прежде не видал таких, как ты. В этой глухой северной чащобе я не встречал никого из вашего римского мира. Да, я знал старую религию Крови царицы Акаши. Я был ее верным кровавым богом. Я знал, что поклонение друидов отражает древний египетский культ – но и только. Ничего иного я не ведал и не видел – вплоть до той самой ночи, когда заключил тебя в объятия, чтобы сделать новым кровавым богом, и душа твоя слилась с моей душой.

Улыбка исчезла. Чуть прищурившись и сдвинув темные брови, Тесхамен задумчиво смотрел на пенящееся море. А затем продолжил:

– Тысячу лет я служил Матери, исповедовал ее древнюю веру. Томиться в заточении, покуда адепты моей религии не приведут преступников, вглядываться в их сердца в поисках правды, добра и зла – а потом казнить их от имени Верных леса и пить их драгоценную кровь. Тысячу лет. Мне даже не снилась жизнь, которой жил ты, Мариус. Я родился в деревне, сын батрака – и, о какая честь! – когда я подрос, мне сказали, что я достаточно красив, дабы послужить приношением для Тайной Матери, Той, что Правит Вечно – той, от которой нищий невежественный мальчишка уж никак бы не мог сбежать.

Мариус боялся проронить хоть слово. Этот голос успокоил его, внушил ему смиренное приятие и покорность много веков назад в дупле векового дуба. Этот голос открыл ему столько тайн, подарил надежду пережить ту ночь и начать новую, совсем иную жизнь. Сейчас ему хотелось лишь одного: чтобы этот голос не умолкал.

– И вот я узрел твою жизнь, – продолжал Тесхамен, – всю твою жизнь в череде ярких образов и видений. Твой роскошный дом в Риме, величественные храмы, в которых ты поклонялся богам, чистые высокие колонны, ярко окрашенные мраморные скульптуры богов и богинь, и все эти многоцветные комнаты, в которых ты жил, занимался, мечтал, смеялся, пел и любил. Пойми, дело вовсе не в богатстве. Не в золоте, не в пестрой мозаике. Я увидел твои библиотеки, увидел и услышал твоих любознательных, быстрых разумом друзей, увидел в полном расцвете силу твоего опыта, жизнь образованного римлянина, жизнь, которая сделала тебя таким, как ты есть. Мне открылась красота Италии. Красота плотской любви. Красота идей. Красота моря.

По телу Мариуса пробежала дрожь, однако он смолчал.

Тесхамен на несколько мгновений умолк, все так же разглядывая далекие волны, а потом посмотрел на Мариуса и, скользнув взглядом дальше, улыбнулся зачарованно внимавшему ему Дэниелу.

– До того момента я никогда по-настоящему не понимал, что мы все – сумма того, что повидали, чем восхищались, что поняли. Ты был суммой солнечных лучей на мраморных полах, покрытых изображениями божеств – смеющихся, предающихся любви, пьющих сок виноградных лоз. Суммой поэтов, историков и философов, которых прочел. Суммой и кладезем всего, что радовало тебя, чему ты хранил верность, всего, что ты любил.

Он умолк.

В ночи ничего не изменилось.

За спиной у них ехали по Авенида Атлантика немногочисленные в этот ранний час автомобили. Голоса города вздымались и снова стихали, заглушенные рокотом моря.

Но Мариус изменился. Изменился навсегда.

– Поведай же мне, что было дальше, – попросил он. Воспоминания о той близости, что познали они, обменявшись кровью, пьянили и туманили голову. – Куда ты отправился? Как сумел уцелеть?

Тесхамен кивнул, все так же глядя на море.

– В те времена хватало густых чащоб. Да ты и сам помнишь. Современные жители даже не представляют те древние леса – дикие, глухие, непроходимые, бесконечные просторы вековечных деревьев вперемешку с молодой порослью. Они тянулись по всей Европе, и каждой деревушке, каждому городку приходилось что есть сил бороться с лесами за жизнь. В эти-то чащобы я и ускользнул, точно ящерица. Я питался мелкими лесными грызунами, питался теми, кто не успевал убежать от меня – хотя каждый шаг причинял мне мучительнейшую боль, а руки были обожжены так, что я даже не мог зарыться под землю, и солнце снова и снова находило меня в сырых оврагах и лощинах, куда я забивался, и снова и снова оставляло на моей коже гибельные следы.

Он посмотрел на пальцы и вздохнул.

– Через некоторое время я отыскал бедную лачугу, где жила одна женщина, знахарка – из тех, кого люди называют ведьмами и каргами. Ее звали Хескет, и она была такой же пленницей своего уродства, как и я. Однако я умолил ее о помощи. Убить меня она не могла, я удивлял и завораживал ее, а страдания мои тронули ее сердце. О, ты и представить не можешь, сколь неожиданно и важно для меня оказалось ее сочувствие. Что знал я о сострадании, о милосердии, о любви? Она пожалела меня, а кроме того – в ней взыграло любопытство. Она не хотела, чтобы я мучился. Узы меж нами возникли еще до того, как язык сумел выразить наши чувства хотя бы в самой простой форме.

Даже в таком ослабленном состоянии я без усилий творил для нее маленькие чудеса: предупреждал о приближении чужаков, считывал их мысли, чтобы узнать, какие вопросы они ей зададут, какие заклятия попросят наслать на своих недругов. Предостерегал, если кто-то хотел причинить ей зло. Когда один местный парень попытался убить ее, я без труда одолел его и прямо у нее на глазах напился его крови. Я читал ее разум – и обнаружил, что за уродством, бородавками и оспинами, скрюченными руками и горбатой спиной таится родник поэзии. Я полюбил ее. В моих глазах она была прекрасна – такая, как есть. И она полюбила меня всем сердцем.

Глаза его расширились, точно даже теперь он дивился произошедшему.

– Именно у ее очага я обрел прежде дремавшую во мне силу, открыл, что способен силой мысли зажигать потухший огонь, кипятить воду. Я защищал и оберегал ее. Она оберегала меня. Мы стали душой друг друга. Мы любили друг друга в царстве, где не важно было, смертный ты или бессмертный. И я причастил ее Крови.

Он снова повернулся к Мариусу:

– Тебе известно, каким преступлением против древней веры был мой поступок – разделить Кровь с существом, столь уродливым. Но в тот миг древняя вера умерла для меня и родилась новая.