Книга Воспоминания о службе - Борис Шапошников

Мы оставили 14-ю кавалерийскую дивизию около полуночи 12 августа вернувшейся в район Зволеня, Сыцына с выставленным сторожевым охранением по линии Янув, Тчов-Выбраньце, Казанув и далее на юго-восток по реке Илжанка до Вислы. На 13 августа решено было дать дневку дивизии и подождать подхода к Цепелюву из Липско 72-го пехотного Тульского полка. Утром 13 августа командирам полков еще раз было письменно приказано потребовать от разъездов принять бой с противником, смело атаковать его. Начальникам разъездов разъяснили, что за всякое уклонение от боя с них будут строго взыскивать. Я уже отмечал, что командиры разведывательных эскадронов и начальники офицерских разъездов являлись ко мне с личным докладом после проведенной разведки. Я их внимательно выслушивал, а затем требовал подтвердить сказанное конкретными доказательствами (взятыми в плен солдатами противника, захваченными документами, погонами убитых нами вражеских солдат, офицеров и т. д.). Если таких доказательств не представляли, то я пояснял начальникам разъездов, что мне неудобно докладывать об их лихой разведке, а значит, они не могут рассчитывать на похвалу и награды. Таким способом я добился, что без конкретных доказательств содеянных подвигов начальники разъездов и командиры эскадронов ко мне уже не являлись.

Должен сказать, что представляло собой сторожевое охранение в коннице. Обычно это была застава силою в один взвод. Если учесть, что у взвода часть людей оставалась коноводами, то для отражения противника на заставе в лучшем случае было 15–16 винтовок. Таким образом, сторожевое охранение особой устойчивости не имело. Оно было скорее величиной морального порядка, нежели существенным огневым барьером. Однако через такое охранение не могли пробиться ни австрийские, ни немецкие разъезды. Объясняется это тоже чисто психологически. Если конный разъезд встречали ружейным огнем, то начальник разъезда в большинстве случаев решал, что он натолкнулся на пехоту, которая сильна огнем, и атаковать ее в конном строю немыслимо. Так на это смотрели в коннице русской, австрийской и немецкой. Приходилось и с этим бороться и проталкивать свои разъезды вперед. С утра 13 августа я пробрал явившегося начальника офицерского разъезда за доклад на основании слухов от местных жителей о появлении пехотной дивизии у Илжи. Как стало известно, на 13 августа там сосредоточились одна кавалерийская и полторы пехотные дивизии. Офицера этого я с ноября 1914 года больше не встречал. Теперь бы я самым искренним образом извинился перед ним за свой разнос и пожал ему с чувством уважения руку. Слухи опережали темпы продвижения немецких и австрийских войск. Вот почему всяким слухам я не верил. Выброшенная на запад разведка от конной сотни пограничников в Радоме вошла в соприкосновение с немецкими конными разъездами. О продвижении последних на восток говорили оперативные сводки и офицеры 5-й кавалерийской дивизии, причем приводилось много различных номеров полков. Высланная разведка на Вежбицу данных еще не давала. Начальник офицерского разъезда от казачьего полка, выехавший 4 августа из Ожарува, прибыл через Ивангород в 13-ю кавалерийскую дивизию. Докладывая о положении на правом берегу Вислы, он сообщил, что был очевидцем боя под Красником и отхода не только 13-й кавалерийской дивизии, но и 14-го корпуса на Люблин. Складывалась новая обстановка. Выяснилось, что 14-я дивизия поступила правильно, когда 12 августа отошла на север, а не преследовала австрийцев на юге, как значилось в задаче 4-й армии. Разведывательная сотня казаков, оставленная у Тарнува, доносила, что австрийская пехота снова наступает от Лясоцина к реке Каменна и теснит сотню, которая вынуждена отойти на северный берег реки. Противник снова строит мост против Юзефува. Из Ивангорода прибыло сообщение, что на левом берегу Вислы, в районе Ивангорода, расположена подвезенная сюда по железной дороге из Кишинева 8-я кавалерийская дивизия, разъезды которой выдвигаются на Радом. Сторожевое охранение в Казануве, ввиду близости Вежбины, было усилено и состояло из двух эскадронов улан, роты 72-го Тульского полка и двух пулеметов от 14-й дивизии (Казанув был узлом лучших в этом районе дорог). Весь день 13 августа телефонный провод штаба дивизии с Радомом работал, но к вечеру был поврежден. Около двух часов ночи на 14 августа дежурный по штабу дивизии офицер разбудил меня и доложил, что один из двух мотоциклистов, приданных конной сотне пограничников в Радоме, привез плохие вести. Я приказал ввести ко мне этого мотоциклиста. Вошел гусар без фуражки, без пояса и без оружия и сразу начал горячо говорить: «Что там было! Ох, что там было! Что там было!» Наконец эта болтовня мне надоела, и я, строго прикрикнув на него, приказал рассказать, как он удрал из Радома. Гусар сразу пришел в себя и рассказал, что батальон 72-го пехотного Тульского полка убежал в панике в Ивангород, а пограничники остались в Радоме. На вопрос, почему он в таком растрепанном виде, мотоциклист доложил, что он, бросив в темноте мотоцикл, прискакал на верховой лошади. Выругав его за то, что он бросил свою машину и второго мотоциклиста, я встал и пошел доложить о случившемся, направив на автомобиле офицера, чтобы выяснить там обстановку. Вернувшись на следующее утро, офицер, со слов командира сотни пограничников, доложил следующее. Разъезды пограничников весь день 13 августа к западу от Радома вступали в схватки с немецкими разъездами и отбрасывали их. В городе еще находился губернатор и вся полиция, но уже ползли слухи о скором приближении немцев, и это тревожило население. Командир батальона 72-го пехотного Тульского полка решил вывести батальон из города и к востоку от него занять позицию, а пограничникам приказал оставаться к западу от города. Узнав о движении батальона, губернатор покинул город, а за ним двинулась на подводах и полиция, оказавшись впереди колонны батальона. Когда полицейские с наступлением темноты въехали в лес, они встретили идущие по сторонам дороги к Рад ому с востока конные разъезды. Приняв их за немцев, полицейские открыли стрельбу и с криком «Немцы!» бросились бежать на восток. Их выстрелы и крики передались и батальону, который подвергся панике и также обратился в бегство в сторону Ивангорода. Пограничники же остались в Радоме, на его западной окраине.

14 августа наши разъезды натолкнулись на сторожевое охранение немцев к востоку от Вежбицы. Таким образом, 14 августа на фронте Волянув (11 км западнее Радома), Вежбица разведка дивизии установила подход конницы и пехоты Войрша.

Из Ивангорода были получены донесения о переходе 8-й кавалерийской дивизии в район Зволеня, куда она и прибыла около трех часов дня.

Штаб дивизии в этот день с утра находился на командном пункте в лесу юго-западнее Сыцына, а бригады — к северу и югу от этого пункта в готовности поддержать сторожевое охранение. Около двух часов дня к лесу, где находился штаб дивизии, подъехала подвода, на которой кроме возчика-крестьянина сидели офицер и унтер-офицер. Я вышел на опушку леса и спросил офицера, кто он такой. «Я офицер 8-го гусарского Лубенского полка… это все, что осталось от моего разъезда», — с мрачным видом ответил мне приехавший офицер. Когда я его расспросил, где же это случилось, он рассказал, что, подходя вечером 13 августа к Радому и остановившись в лесу, он оказался окруженным пехотой и весь разъезд его уничтожен. Поняв, что разъезд был причиной паники нашего батальона, я посоветовал ему ехать в Зволень, где он найдет и свой полк и, по всей видимости, свой разъезд.