Книга Вокруг света. В поисках совершенной еды - Энтони Бурден

— Так устаю! Очень много работы. Очень устаю. Иногда не хочется вставать утром. Остаться бы в постели. Поспать. Но не могу. Глаз да глаз…

Она хвастается, что контролирует каждый шаг своих подчиненных:

— Иногда возьму и без предупреждения нагряну на рыбный рынок. А вдруг меня кто обжуливает. Надо знать. Спрашиваю у продавца: «Почем сегодня крабы? А вчера почем были? Сколько вы вчера мне продали?» За всем надо следить. Все проверять, — она показывает на свой глаз, символ неусыпной бдительности.

Когда прибывает большая партия гостей, она вскакивает со своего стула и бежит им навстречу, лучезарно улыбаясь.

— Я всех люблю, — говорит она. — Надо дарить любовь. Надо всю себя отдавать, чтобы добиться успеха. Если любишь людей, и они будут отвечать тебе любовью.

На наш только что тщательно вытертый, сияющий чистотой столик несут еду. Кань нгеу , соевый творог тофу, и суп с укропом. Бонг ди дон тхит — хрустящие, чудесные золотистые цветки цуккини со свиным фаршем и приправами внутри, зажаренные в кляре. Тя гои , блинчики, и зау муонг сао той , приготовленный на сильном огне шпинат с чесночным соусом — ярко-зеленый, какой-то даже ненатурально зеленый. Тхит кхо тау , рагу из свинины с яйцом в кокосовом бульоне. Вареные яйца разрезаны пополам, белок по краям розоватый. Том кхо тау , омар в кокосовом молоке, с чили — краснее красного, а толстый хвост — фосфоресцирующе шафранового, желтого цвета. Ка бонг чунг кхо то , рыба, поджаренная целиком и заправленная соусом чили. Дуа гиа муой тяу , жареная молодая китайская капуста. И, разумеется, ком ньеу, рисовые шарики, от которых ресторан, собственно, и получил свое название. Все свежее на уровне мировых стандартов и даже еще свежее. Вкусовые ощущения просто вспыхивают у меня на языке, цвета мерцают и переливаются. На десерт подают яблочный крем, ломтики манго, папайи, питайи и ананаса. Я заходил в ресторанчик мадам Нгок трижды или четырежды, и у меня не было никаких сомнений в том, что приготовленная здесь еда — самое лучшее из всего, что я пробовал в этой стране (это во Вьетнаме-то, где везде кормят великолепно!).

Как у любого, кто работает в ресторанном бизнесе, нервная система мадам Нгок чутко реагирует на все, что происходит как на кухне, так и в обеденном зале. Она чувствует, что на одном из столиков пепельница полная, даже если этот столик — в самом дальнем конце зала и ей не виден. Она воркует с Лидией или поддразнивает Линя, вспоминая, как он опоздал встретить ее в аэропорту, когда она в последний раз приезжала в Ханой, или настаивает, чтобы я попробовал крабов, или беспокоится о желудке Криса, — а в следующую секунду резко ставит на место и сухо отчитывает трясущегося от страха, хоть и очень квалифицированного официанта, который имел несчастье рассердить ее.

И тут же снова: «Я так люблю вас, Крис, Лидия! Тони, все хорошо? Вы довольны?» Она поглаживает своей ладонью мою. Улыбается широкой, открытой улыбкой. Мне иногда хочется обнять ее, как любимую тетушку. Она — нечто среднее между еврейской мамой и главой генуэзской мафиозной группировки: и преданная, и безжалостная, и ласковая, и опасная, и сердечная, и внимательная. Она очень практична и хорошо умеет считать деньги и тем не менее крайне редко разрешала нам заплатить за что-нибудь самим.

Она сильная. Она может быть жесткой. Она может разговаривать очень холодно, если сердита. Но после обеда, когда мы выходим из ресторана и в последний раз прощаемся с ней, с нашим лучшим другом в Сайгоне, она не выдерживает и разражается слезами. Наша машина уже готова тронуться с места. Мадам Нгок всхлипывает, ее рука гладит ветровое стекло — прощальная ласка.

Канун Нового года в Сайгоне — неделя грандиозных гуляний в центральной части города, поездок кругами вокруг фонтана на пересечении бульваров Ле Лой и Нгуен Ху. Это вьетнамский эквивалент катаний на мотоциклах или прогулок по Сансет-Стрип. Тысячи, сотни тысяч молодых вьетнамцев, одетых в застегнутые на все пуговицы рубашки, отглаженные брюки, платья, ао даи, медленно и чинно курсируют по улицам старого города. Они никуда конкретно не едут, просто прогуливаются. Остановок не делают. Все равно остановиться негде. Каждый дюйм Сайгона занят: машины, мотоциклы, мотороллеры… Чтобы перейти улицу, надо ждать минут двадцать, не меньше.

Я планировал отпраздновать Новый год в иностранном баре с многообещающим названием «Апокалипсис сегодня», в нескольких домах от отеля «Континенталь». Где же и быть, когда пробьют часы, как не в каком-нибудь зловещем баре в Сайгоне? Я ожидал увидеть здесь одурманенных опиумом бывших наемных убийц, приставучих шлюх в серебристых мини-юбках, солдат, рванувших в самоволку, жуликов с ближайшего рынка, австралийских туристов, сморщенных французских «резиновых баронов» со следами порока и тропической лихорадки на лицах. Я надеялся встретить Новый год среди всякой интернациональной швали: среди торговцев оружием, дезертиров, гангстеров. Ну, это я замахнулся. Разочарование постигло меня в тот самый момент, когда я переступил порог заведения. «Апокалипсис сегодня» — фешенебельный бар! Здесь прекрасно кормят. Здесь толпятся хорошо одетые туристы из Америки, Канады, Тайваня. Посетители сидят в плетеных крес­лах среди кадок с пальмами и рождественских гирлянд, а в буфете — горячие закуски, салаты и нечто похожее на шварцвальдский вишневый торт. Продают майки с логотипом фильма. На экране, у нас над головами, показывают футбол. Загорелые блондинки с выговором уроженок Среднего Запада и прическами а-ля Тэмми Фэй пьют разноцветные коктейли за чистой, покрытой пластиком стойкой.

Меня охватывает отвращение, и я выхожу на улицу. С трудом нахожу себе местечко за муниципальным театром. По бейсболке «Янкиз» узнаю парня, который подвозил меня на мотоцикле несколько дней назад, — мы киваем друг другу. Группа детей разыгрывает какое-то театрализованное представление с танцами, патриотическими песнями, текстом. Но на них никто не обращает внимания. Каждый занят своими делами. Постоянное ворчание мотоциклов заглушает детские голоса. Время от времени перед началом следующей картины, когда традиционно наряженные исполнители сменяют друг друга на сцене, звучит музыка техно. Кажется, все чего-то ждут, к чему-то готовятся, но ничего не происходит. Близится полночь. Вижу, как несколько человек смотрят на часы. За минуту до полуночи движение транспорта не ослабевает. Никакого шампанского. Никаких фейерверков. Полночь проходит, неотличимая от предшествующих и последующих пяти минут. Никаких ликующих возгласов. Никто не целуется. Ни одного поднятого вверх кулака, ни одного возгласа «С Новым годом!», ничего, что свидетельствовало бы о том, что в Западном мире прошел еще один год. Правда, вьетнамцы празднуют китайский Новый год (Тет), но ведь за неделю повсюду были развешены плакаты «С НОВЫМ ГОДОМ!», и люди поздравляли с наступающим, если видели, что вы американец или европеец. Все настроены празднично, толпы везде огромные, движение на дорогах оживленнее, чем когда-либо, но явно никто ничего не намерен делать, кроме как ехать или стоять. Просто вся молодежь высыпала на улицу. Они за­нимают все пространство, видное глазу. Топчутся около ночных клубов с неоновыми вывесками, как будто не зная что делать дальше. Изнутри доносится танцевальная музыка, но никто не танцует, даже не пританцовывает, даже не притопывает ногой и не похлопывает в такт музыке.