Книга Круг замкнулся - Кнут Гамсун

— Обо мне? С ума сойти! Почему эта парочка напротив не желает убраться восвояси?

— Да оставь ты их.

— Они, разумеется, прекрасно знают, кто я такая, да и ты хорошо одет, могли бы проявить уважение.

Абель улыбнулся:

— Может, уйдем?

— Нет, это не мы должны уходить. Да, так о чем мы говорили? Ты сказал: созревать. Единственная трапеза за целый день. Господи, спаси и помилуй. Нет никакого сомнения в том, что тебе несладко живется, и если ты все-таки желаешь так жить, то лишь потому, что у тебя ни на что нет воли.

— А что, если это дар?

Она опешила:

— Дар? Ты так наловчился красиво говорить, я просто никогда ничего подобного не слышала. Дар? Может, ты и прав, может, впору на все махнуть рукой, если бы не погибал именно ты.

— Удивительно слышать это от тебя, Ольга, — сказал он, — но, когда я сижу и греюсь на солнышке, мне никакой еды и не надо. Я в тропиках наблюдал, как там люди живут одним днем — что добудут, то и съедят, живут, можно сказать, ничем и еще солнечным светом. И так живут миллионы. Там ни про кого нельзя сказать, что он многого достиг, там не думают про деньги, и хлеб насущный, и жилье, жизнь их проста, а украшением ей служат цветы. Глядеть на них отрадно, это такая благодать для глаз. Мы уплывали на острова и располагались там, в карманах у нас не было ничего, что нужно им, они ничего не желали покупать у нас, но они и не попрошайничали. Мы заходили в глубь острова, там они танцевали и смеялись, они были приветливы и давали нам фрукты, они были красивые, смуглые и почти нагие. Мы провели там две ночи…

— Не два дня? Ты ведешь счет ночами.

— Днем мы там тоже были.

— Ну да, ну да, — сказала она нетерпеливо, — послушай, Абель, ты сказал, что разыскивал меня девять дней. А я ждала тебя целый год. Ты, пожалуйста, ничего не воображай — но ты единственный, с кем я могу разговаривать. С тобой я могу разговаривать о чем угодно. Отец наш небесный! — вдруг воскликнула она. — Если б мне удалось заставить тебя понять собственную пользу. Ты, верно, сидишь без гроша в кармане?

— Нет, кое-что у меня есть.

— Я все еще должна тебе тысячу крон. Это очень печально.

— Не думай об этом.

— А тебе никогда не удается чего-нибудь скопить?

— Никогда, — ответил он.

— Значит, у тебя ничего нет на потом. Ты ведь получил наследство и мог бы стать среди нас большим человеком, если б сумел удержать его. И тогда мы смогли бы уехать вместе.

— Мой отец, тот и в самом деле копил. Я сразу промотал свою долю. Лолла, та была разумнее, она вложила свои деньги в акции и акции эти потеряла. Теперь мы оба одинаково бедны. Нет и нет, я не коплю.

— Ну, с акциями это чистая случайность. Ты вообще не печешься о том, чтобы хоть что-то иметь, чем-то обладать. А вот я не могу себе представить, как бы это я жила, ничего не имея, я не создана для бедности. Я хочу иметь возможность, пожелав ту либо иную вещь, тотчас ее получить.

— А вот я ничего не желаю.

— Все потому, что тебе не для кого копить.

— А тебе есть для кого?

— Нет. Не надо язвить. Итак, тебе не для кого копить, ты человек одинокий, и это тебя испортило. Я все-таки немножко откладываю… хотя, нет, ничего я не откладываю, я, напротив, вся в долгах. Господи, с тобой невозможно разговаривать… Для всех людей вполне естественно немножко откладывать, а не проматывать все, что ни есть.

— Да, это так. Все мы только и стремимся выжать из этой жизни все, что только можно, урвать как можно больше — а потом умереть.

— Господи, жуть-то какая!

— Но, дорогая Ольга, зачем собирать сокровища в сундуках? Неужто ты не знаешь, к чему это приводит? Дети либо внуки снова все растранжирят, разбазарят направо и налево. После чего дети детей снова начнут собирать. Ну не глупо ли? Словом, я не вижу причин укорять себя за то, что ничего не коплю.

— У тебя просто нет стимула, — кивнула Ольга.

— А теперь расскажи хоть немножко про себя.

— Ты какой-то ненормальный, вот и все.

Абель, с досадой:

— Те, у кого есть стимул, тоже недалеко уходят. Они просто сколотят небольшой капиталец, малость задерут нос и вызовут небольшую зависть, вот и все. Моим ровесникам живется ничуть не лучше, чем мне. Я бы с ними не поменялся. Вот на «Воробье» ходил человек, у которого был стимул. Он был как дьявол, он исступленно рвался наверх, был штурманом, стал капитаном, хотел стать хозяином парохода…

— Это который умер?

— Да, и потом он умер.

Молчание.

— А сама ты, Ольга, со своим стимулом — вон у тебя на виске появилась синяя жилка.

— Какая еще жилка?

— Обыкновенная, красивая, милая, синяя…

— Почему ты так говоришь? Ты ведь меня не любишь.

— А вот и люблю, — ответил он и тут же переменил тему: — Ты, верно, замерзла, сидя здесь.

— Да, но пусть сперва уйдет та парочка.

— Пошли, — сказал он и без долгих разговоров поднял ее со скамьи.

Она с готовностью повиновалась.

— Но уступить этой парочке! — сказала она. — Что они могут подумать! — И немного спустя: — Мне в общем-то понравилось, что ты поднял меня и пошел со мной, меня словно жаром обдало. А куда ты идешь?

— Хочу проводить тебя домой.

— А я не хочу домой, — сказала она, — мы с тобой еще не наговорились. Я пойду к тебе в сарай.

— Нет, туда ты не пойдешь.

— Ну, мы ведь не можем разговаривать посреди улицы. Никто ведь так не делает. Я хочу пойти с тобой, я хочу увидеть что-то другое вместо обычного жилья со столом и со стульями.

Она взяла его под руку и даже стиснула ее.

Абель:

— А если мы кого-нибудь встретим?

Она и здесь знала выход.

— Уж ты сумеешь избежать опасности. Ты все умеешь.

Короткие слова — как приказ. Она прильнула к нему, он в отчаянии продолжал путь, отыскивая закоулки и обходные пути к железнодорожной линии, а оттуда — вниз по насыпи, к сараю.

— Жду не дождусь, — сказала она, покуда он открывал дверь своей отмычкой. — Постой, постой, это же никакая не халупа. Это те самые ужасы, которые ты расписывал? Есть свет, есть воздух, даже кровать и та есть. Ну знаешь!.. — Она расхваливала его сарай, чтобы выглядеть любезной и оправдать свой приход. — У кого такой дом, тот вовсе не лежит на дне. Здесь очень-очень мило. Вот так, а теперь я сяду.

Для нее он накрыл стул ульстером, словно ковром, а сам сел на кровать. Его беспокоило, что они сидят здесь вдвоем, что они вели себя очень неосторожно, и вопрос еще, как они незаметно выйдут отсюда.