Книга Грозовой Перевал - Эмилия Бронте

Она рассказала мне, что, видя, как она терзается, Линтон в конце концов отважился пойти на риск и выпустил ее. Она слышала, как посланные мною люди спорили у дверей, и угадала, что им ответил Хитклиф: это ее привело в отчаянье. Линтона вскоре после моего ухода перенесли в маленькую гостиную, и моя молодая госпожа так его запугала, что он согласился, пока отец не поднялся опять наверх, достать ключ. Он умел тихонько запирать и отпирать дверь; и когда он должен был ложиться спать, он попросил, чтоб ему позволили ночевать у Гэртона, и ему тут же разрешили. Кэтрин убежала до рассвета. Через дверь она выйти не посмела, боясь всполошить собак. Она заходила подряд во все пустые чуланы, осматривала окна и, попав, на свое счастье, в комнату покойной матери, легко вылезла там в окно и спустилась на землю по стволу росшей рядом ели. Ее сообщник понес наказание за то, что помог ей сбежать, — никакие трусливые выдумки его не спасли.

29

Вечером после похорон мы с моей молодой леди сидели в библиотеке, то раздумывая с печалью — а она с отчаяньем — о нашей потере, то загадывая о нашем горьком будущем.

Мы сошлись на том, что лучшее, чего Кэтрин могла ожидать, это, что ей разрешат проживать и дальше на Мызе — по крайней мере, покуда Линтон жив: быть может, и ему позволят поселиться здесь же, а меня оставят ключницей. Надежда на такой благоприятный исход казалась слишком смелой, но все же я не теряла ее, и я уже радовалась, поверив, что не расстанусь ни с домом, ни со службой, ни, главное, с моей любимой молодой хозяйкой, когда в комнату прибежал, запыхавшись, слуга — один из тех, которые получили расчет, но еще не уехали, — и сказал, что «этот чертов Хитклиф» идет по двору: так не запереть ли перед его носом дверь?

Если б у нас и достало безрассудства на такое дело, нам не хватило бы времени. Хитклиф не счел нужным постучаться или доложить о себе: он был хозяином и воспользовался хозяйским правом входить не спросившись. На наши голоса он прошел прямо в библиотеку, без слов выпроводил слугу и закрыл дверь.

Это была та самая комната, куда его ввели как гостя восемнадцать лет тому назад. Та же луна светила в окно, и лежал за окном тот же осенний пейзаж. Мы еще не зажигали свечу, но в комнате все было видно, даже портреты на стене: гордая голова миссис Линтон, изящная — Эдгара Линтона. Хитклиф подошел к очагу. Внешне он тоже мало изменился с годами. Тот же человек: только смуглое лицо его стало чуть желтей и спокойней, а фигура, пожалуй, чуть грузней — вот и все различие. При виде его Кэтрин встала, порываясь уйти.

— Стойте! — сказал он, удерживая ее за руку. — Больше побегов не будет! Куда вам бежать? Я пришел отвести вас домой, и вы, надеюсь, будете послушной дочерью и не станете впредь побуждать моего сына к неповиновению. Я не мог придумать, как мне его наказать, когда узнал о его соучастии в этой истории: он, как паутина, ущипнешь — и его не стало; но вы по его виду поймете, что он получил свое. Третьего дня вечерком я свел его вниз, посадил на стул и больше к нему не прикоснулся. Гэртона я выслал, мы остались вдвоем. Через два часа я позвал Джозефа отнести Линтона опять наверх; и с того часа мое присутствие так действует ему на нервы, точно ему явилось привидение: мне думается, он часто видит меня и тогда, когда меня нет поблизости. Гэртон говорит, что он просыпается среди ночи, и кричит целый час, и зовет вас защитить его от меня, и люб ли вам ваш бесценный супруг, или нет, вы пойдете к нему: теперь вам о нем думать; перелагаю на вас всю заботу о нем.

— А может быть, вы позволите Кэтрин жить и дальше здесь, — вступилась я, — и отошлете мистера Линтона к ней? Вы их обоих ненавидите и, значит, не станете скучать о них: для вас, лишенного сердца, от них одна докука.

— Мызу я думаю сдать, — ответил он, — и, понятно, я хочу, чтоб мои дети были при мне. Кроме того, эта девчонка должна платить мне услугами за свой хлеб. Я не намерен содержать ее в роскоши и безделье, когда Линтон умрет. А теперь — собирайтесь, да поскорей; и не вынуждайте меня прибегать к насильственным мерам.

— Я пойду, — сказала Кэтрин, — кроме Линтона, мне некого в мире любить; и хотя вы сделали все, что могли, чтобы он стал ненавистен мне, а я ему, все же вы не заставите нас разлюбить друг друга. И я посмотрю, как вы посмеете чинить ему вред при мне и как вы запугаете меня.

— Храбритесь, хвастливый вояка? — ответил Хитклиф. — Но и я не так вас люблю, чтобы вредить ему. Ваши мучения не должны кончиться до срока, и вы их изведаете сполна. Не я сделаю его ненавистным для вас — это сделает его милый нрав. Из-за вашего побега со всеми его последствиями Линтон теперь — сама желчь. Не ждите благодарности за вашу великодушную преданность. Я слышал, как он расписывал Зилле, что он стал бы делать, будь он так силен, как я: наклонности налицо, а самая слабость изощрит его изобретательность в замену силе.

— Я знаю, что у него злая натура, — сказала Кэтрин, — он ваш сын. Но я рада, что я добрее, что я могу простить; знаю, что он любит меня, — и по этой причине люблю его. Мистер Хитклиф, у вас нет никого, кто любил бы вас, и сколько бы вы ни старались сделать несчастными и сына, и меня, нас за все вознаграждает мысль, что жестокость ваша порождена еще большим вашим несчастьем. Ведь вы несчастны, правда? Одиноки, как дьявол, и, как он, завистливы? Вас никто не любит, никто не заплачет о вас, когда вы умрете. Не хотела бы я быть на вашем месте!

Кэтрин говорила с мрачным торжеством. Она как будто решила усвоить дух своей будущей семьи и находила наслаждение в горе своих врагов.

— Тебе придется пожалеть себя самое, — сказал ее свекор, — если ты промешкаешь здесь еще минуту. Ступай, ведьма, собирай свои вещи!

Она с презрением удалилась. Пока ее не было, я стала проситься на Грозовой Перевал на место Зиллы, предлагая уступить ей мое. Но Хитклиф ни за что не соглашался. Он попросил меня помолчать; и тут в первый раз решился обвести глазами комнату и посмотреть на портреты. Разглядывая портрет миссис Линтон, он сказал:

— Этот я заберу к себе, не потому, что он мне нужен, но… — Он круто повернулся к огню, и на его лице проступило нечто такое, что я, не находя другого слова, назову улыбкой. — Я скажу тебе, — продолжал он, — что я сделал вчера. Я попросил могильщика, копавшего могилу Линтону, счистить землю с крышки ее гроба и открыл его. Я думал сперва, что не сойду уже с места, когда увидел вновь ее лицо — это все еще было ее лицо! Могильщик меня с трудом растолкал. Он сказал, что лицо изменится, если на него подует ветром, и тогда я расшатал стенку гроба с одной стороны и опять засыпал гроб землей — не с того бока, где положат Линтона, будь он проклят! По мне, пусть бы его запаяли в свинец. И я подкупил могильщика, чтобы он пододвинул гроб Кэтрин, когда меня положат туда, и мой тоже. Я позабочусь, чтобы так оно и было. К тому времени, когда Линтон доберется до нас, он не будет знать, где из нас кто.

— Нехорошо, нехорошо, мистер Хитклиф! — возмутилась я. — Не стыдно вам было тревожить покойницу?

— Я никого не потревожил, Нелли, — возразил он, — я добыл мир самому себе. Теперь я стану куда спокойней, и теперь у вас есть надежда, что я останусь лежать под землей, когда меня похоронят. Тревожить ее? Нет! Это она тревожила меня, ночью и днем, восемнадцать лет… непрестанно… безжалостно… до вчерашней ночи: вчера ночью я обрел покой. Мне мечталось, что я сплю последним сном рядом с нею, мертвой, и что сердце мое остановилось, а щека примерзла к ее щеке.