Книга Бал gogo - Женевьева Дорманн

Сидя в машине рядом с Решадом, который везет ее в «Зеленую лагуну», Бени не может отвлечься от мыслей о Морин. Она, должно быть, меряет шагами аэропорт в ожидании посадки на самолет, который умчит ее к торговцу быками. Ее последняя фраза про Ива была ошеломляющей. Прошло ровно одиннадцать лет с тех пор, как за несколько дней до Рождества Ив смотал удочки, — гляди-ка, вот она, причина, по которой она терпеть не может Рождество, она никогда и не задумывалась об этом! — одиннадцать лет прошло, а Бени помнит все, будто это случилось вчера. Переполох в «Гермионе», шушуканье родных, перешептывания, заплаканные глаза бабушки и довольный вид стервятницы Терезы. Она помнит, как обрывались вдруг разговоры, стоило ей появиться в комнате. Она помнит молчание Морин. Морин не плакала, хотя как никто имела на это право. На протяжении всех этих лет она ни разу не произнесла имени своего мужа, она не высказывала никаких сожалений и ни на что не жаловалась. Это молчание обернулось против нее. Говорили, что она холодная, бессердечная и что для честной жены она слишком быстро утешилась. Сама Бени была встревожена поведением матери. Она злилась на нее за то, что та не выражала своего горя, которое она охотно разделила бы с ней, и это хоть как-то могло бы создать иллюзию присутствия Ива. Не раз, находясь вместе с ней, Бени пыталась вызвать ее на откровенность, наверное, она делала это слишком робко, из боязни причинить боль. Ей очень хотелось поговорить с Морин о счастливых годах, проведенных в Лондоне, когда Ив и она так любили друг друга, когда они трое были настоящей семьей, хотелось бы спокойно и радостно вспоминать того, кого любили, ведь когда время уничтожает горестную плоть, то остается скелет общего счастья и радости. Однако все годы после бегства Ива Морин молчала, и это молчание уничтожило Ива больше, чем это могла бы сделать смерть.

А теперь, когда меньше всего этого можно было ожидать, когда она уходила к другому мужчине, эти слова повисли в воздухе, и обнаружилось, что та, которую всегда считали равнодушной и легкомысленной, ни на миг не переставала надеяться на возвращение беглеца и верить в то, что это возможно. «Если случайно…»

Решад высадил ее под терминалиями «Зеленой лагуны», где была припаркована ее машина, но Бени не хочется сразу же возвращаться в «Гермиону». Она так растерялась из-за отъезда Морин, что не очень хорошо понимает, куда себя деть. Солнце клонится к закату, и везде Рождество. Ее же не ждет никто и нигде. Она так громко заявляла, что хочет быть одна, и вот ее поймали на слове. Вивьян уехал на праздники к друзьям на Реюньон, правда, ее приглашал Лоик, но она уже предупредила, чтобы ее не ждали.

Отель наэлектризован в предвкушении праздника. Бегают, накрывают столы, налаживают освещение. Филао, обвешанное гирляндами, цветными фонариками и надувными шарами, уже мигает в холле. Отдыхающие, изжаренные до крайности, покидают пляжи и смывают с себя соль перед ночным парадом. В парикмахерской, устроенной в галерее между витринами сувениров и пляжных платьев, поспешно делают холодные укладки и подкручивают кончики волос. На эстраде для оркестра устанавливают звуковые колонки, регулируют аппаратуру, которая разрывается от пронзительного или слишком низкого звука, эти ультразвуковые удары взвинчивают нервы, а из громкоговорителей продолжает литься слащаво-тошнотворная обычная фоновая музыка. Только что из аэропорта автобусом приехали немцы и тут же облепили регистрационную конторку. Банда возбужденной итальянской ребятни с поросячьим визгом плюхается животами в бассейн. Они горланят, дерутся и, цепляясь за огромный черный спасательный круг, сталкивают друг друга в воду, окатывая окружающих брызгами, и снова падают в воду, куда сами же писают, плюют, сморкаются, дергают друг друга или бессовестно щиплют маленьких визжащих девочек. Это орава неутомимых, сорвавшихся с цепи голдораков, которых родители на несколько часов оставили мариноваться в хлорной воде и радуются, что избавились от них. И только когда становится темно, их вытаскивают из бассейна — «Джованни, Паоло, быстро сюда…», — вылавливая из маринада, дрожащих, орущих, с негнущимися, как у утопленников, конечностями, их набивают макаронами и, обессиленных, отправляют спать. На долю Бени тоже достались брызги из бассейна, и она исподтишка призывает на этих деток понос, круп и ветряную оспу. Она торопится мимо теперь уже опустевшего, оборудованного и безнадежного пляжа, где служащие убирают матрасы под соломенные зонтики, подбирают брошенные флаконы с маслом для загара и ананасовую кожуру. В пустом баре лодочной станции непьющая Бени заказывает себе огромную порцию виски, надеясь с его помощью прогнать это невыносимое желание расплакаться, которое так сильно сжимает ее горло. Но от проглоченного алкоголя ей становится еще хуже, она успевает нацепить на нос темные очки, чтобы бармен не заметил поток, который стекает по щекам. Опираясь локтями на барную стойку, она с невинным видом утирает слезы, как будто поглаживает свои щеки кончиками пальцев, в то время как слабый и дрожащий ностальгический голос Джейн Биркин вытекает из динамика над бутылками спиртного и советует «бежать от счастья из страха, что оно не вечно…» Бени опьянела, и на голос Джейн Биркин накладывается детская считалочка Морин: «Почему меня не любит кучка этих дураков…» Ей грустно, она и в самом деле поедает червяков, а эти пакостные слезы, которые невозможно сдержать, превращают ее очки в иллюминатор, и она вынуждена непрестанно вытирать их.

Она совершенно напрасно беспокоилась из-за бармена. Он ничего не заметил. Его внимание приковано к ватаге детей, которые с криками несутся по лужайке. Размахивая руками, они бегут к берегу, и бармен, который сам почти ребенок, выбегает из своего закутка и, присоединившись к ним, смотрит, как по морю скользит затейник Герберт в костюме Деда Мороза, в красном кафтане, с развевающейся по ветру бородой и с корзиной за спиной. Он скользит на водных лыжах, вытянутой рукой держась за трос, прикрепленный к лодке, а другой рукой размахивает факелом, который сеет искры на его пути. Позади остров Два Кокоса постепенно погружается в темноту и сливается с водой, а самолет, уносящий Морин, взлетает с ближней взлетной полосы. Бени видит, как он поднимается, набирая высоту, затем быстро исчезает, окутанный желе из красной смородины, которое шестичасовое вечернее солнце намазало на облака.

Глава 30

Жара. Шкала барометра падает вниз. Девятый час, а духота еще не спала, и спертый воздух китайского магазина воняет подмышками, нафталином и сухой рыбой.

Склонившись над деревянным прилавком, хозяйка выписывает колонки цифр в счете клиентки, которая укладывает купленное в коробку, а один из маленьких китайцев готов отнести ее к багажнику машины.

Чем длиннее растягивается колонка цифр, тем больше радости у китаянки. Надеясь на большее, каждую запись она сопровождает жадным: «Что еще?»

— Все, мадам Соланж.

Но мадам Соланж знает свое дело, она настаивает, яростно почесывая левой рукой задницу, отчего под ее нейлоновым платьем в цветочек проступает целлюлит.

— Не хотите шампанского? Виски? Водки? Рикар?

— Нет, спасибо.

— А на случай урагана? Свечи? Консервы? Галеты-каюты[30]?