Книга Иностранные связи - Элисон Лури

— Прошу, — приглашает Винни. — Проходите, присаживайтесь.

Винни подает Барби к чаю точно такое же роскошное угощение, которым всего лишь позавчера выдуманные де Момпессоны потчевали в ее мечтах Чака в своем загородном доме. Аппетит у его дочери, как и у отца, хороший, а манеры не очень. Малину со сливками она ест большими ложками, почти с жадностью, приговаривая: «Вкуснятина!»

— Как вам понравилась Англия? — спрашивает Винни, из вежливости не решаясь сразу переходить к тому, что ее волнует по-настоящему.

— Даже не знаю. — Барби вытирает сливки с подбородка — квадратный, с ямочкой, совсем как у Чака, на девичьем лице он кажется слишком тяжелым. — Ничего особенного, ведь так?

Винни в ответ только пожимает плечами.

— Захолустье какое-то, правда?

— Для кого-то и захолустье.

Оказывается, у Барби не только отцовский квадратный подбородок и крупные, резкие черты (у мужчины привлекательные, у молодой женщины не слишком), но и та же привычка после каждого вопроса хлопать глазами.

— То есть все здесь какое-то маленькое и невзрачное.

— По сравнению с Талсой в самом деле может показаться. — Винни молча слушает, как Барби ругает ее любимую страну, ее вторую родину, как самая обычная глупая туристка. Недаром тебя назвали Барби, думает Винни. Дикарь ты, варвар, вот ты кто.

— И слякоть жуткая.

— Гм. — Винни не хочется заводить спор; она сдерживает себя и ждет подходящей минуты, когда можно будет вежливо задать вопрос, который не дает ей покоя вот уже двое суток. — Как это случилось? — неожиданно вырывается у нее.

— Простите? — Барби-дикарка опускает руку с куском торта, разбрасывая крошки. — Ах, вы про папу? Сердце. Он был в здании муниципалитета, в соседнем графстве. Пошел туда посмотреть какие-то архивы.

— Да, он собирался.

— Угу. Ну и вот. День был жаркий, кабинет под самой крышей. Лифта никакого не было, идти три длинных-предлинных пролета. Ну и пока библиотекарь ходил за нужной книгой, папа стоял у стола и ждал — и вдруг потерял сознание. — Барби шумно жует, глотает, трет кулаком левый глаз, тянется за еще одним бутербродом с водяным крессом. Крокодиловы слезы, думает Винни. — Ну и пока приехала «скорая» и довезли его до больницы, его не стало.

— Вот как. — Винни глубоко вздыхает. — Сердечный приступ.

— Да. И врач так сказал.

Как говорят, умер своей смертью, думает Винни. Не по собственной воле. Ни его вины здесь нет, ни моей. Все так… Но если бы не я, Чак не умер бы в английском захолустье, в каком-то душном архиве, хотя бы потому, что не оказался бы там. («Если бы не ты, — вновь слышит Винни его голос, — ни за что бы не додумался искать предков».) Но какая разница, из-за меня он умер или вопреки мне? Его больше нет. Он не войдет больше в эту комнату, не сядет на то место, где сидит сейчас его тупая дочка и глупо улыбается.

Пересилив себя, Винни вспоминает о вежливости и вновь обращается к Барби:

— Какое горе. Какое ужасное несчастье. — Винни хмурится, сообразив, что произносит слова такие же избитые, как и Барби-дикарка.

— Да, то есть… — Барби жует, глотает. — Само собой. Но мы, можно сказать, были к этому готовы. Папу сколько раз предупреждали.

— То есть как — предупреждали?

— С ним уже было такое, и врач в Талсе сказал, надо беречься. Не пить, не курить и вообще избегать любых нагрузок. И все равно оставалась опасность. То есть он в любую минуту мог умереть. Он вам, должно быть, не говорил. — Барби хлопает глазами.

— Нет, не говорил. — Винни вспоминает, как Чак пил, курил, занимался с ней любовью… а это ведь тоже «нагрузка».

— Нельзя было ему подниматься по лестнице в этой дурацкой конторе, — продолжает Барби. — Но вы же знаете папу. Если уж он за что-то брался — всегда доводил до конца. Помню, когда мы были маленькие, я сказала как-то раз, что хочу домик на дереве. Папе стало интересно, он начал что-то чертить, а в субботу с утра до вечера просидел на нашей большой катальпе, все мастерил. Мы с Грегом помогали, а Консуэло — это наша кухарка — он попросил принести для всех бутерброды, чтобы нам не прерываться на обед. Когда мы закончили, уже почти стемнело, и мы устроили там, наверху, пикник, и пили… розовый… лимонад… Простите. — Барби всхлипывает.

— Ничего. — Винни протягивает Барби носовой платок — свой она, похоже, потеряла.

— Спасибо… Сейчас пройдет… — Барби громко сморкается в льняной платок ручной работы. — Со мной ничего страшного. Я почти не плакала. Только вначале, когда мама получила телеграмму, да в самолете. Да еще потом, с пеплом.

— С пеплом? — переспрашивает изумленная Винни.

— Да. То есть с прахом. Понимаете, мама решила, чтобы папу прямо здесь кремировали. А что, говорит, еще делать? Профессор Джилсон все устроил, он такой добрый. Он узнал, что случилось, только когда мама позвонила, и тут же связался с больницей и вместе со студентами обо всем позаботился. Нашли, где мне остановиться, встретили меня на вокзале. Так помогли, честное слово. Папа им и в самом деле был очень дорог. Я такая дурочка, вовсе не знала, что делать, но они помогли все устроить, заплатить по счетам, разобрать папины вещи — что отослать домой, а что раздать.

— Правильно, — говорит Винни, стараясь не представлять подробностей.

— Обо всем позаботились, честное слово. Кроме праха. Очень странно получилось и страшно. Профессор Джилсон оставил его мне. Я-то думала, прах будет в большой серебряной урне, а оказывается, ничего подобного. — Барби всхлипывает, умолкает.

— Ничего подобного, — напоминает Винни.

— Да. Мне дали… знаете, такую вощеную картонную коробку, как из-под мороженого, точно такого же размера. А внутри полиэтиленовый пакет, и в нем светло-серый порошок, вроде соевой смеси. Не верилось, что это все, что осталось от папы… горсточка пепла. — Барби снова всхлипывает. — Я не знала, куда это девать, — продолжает она. — Можно ли провозить пепел в самолете. То есть, а вдруг будут проверять на таможне? И в чемодан с одеждой не положишь, понимаете? — У Барби вновь на глаза наворачиваются слезы. — Простите меня. Я такая дурочка.

Постоянные уверения Барби в собственной глупости понемногу выводят Винни из себя. «Перестаньте называть себя дурочкой, — хочется ей сказать. — Не может выпускница Оклахомского университета быть настолько глупой».

— Ничего страшного, — говорит Винни вслух. — В общем и целом вы все сделали правильно.

Невольно Винни начинает казаться, что Барби — вовсе не дикарка, не варвар, а скорее невинная жертва вандала-мамаши. Кто еще мог внушить дочери, что та дурочка?

— Ну и когда я позвонила домой, мама велела пепел развеять где-нибудь, — продолжает наконец Барби. — И профессор Джилсон отвез меня за город, в любимое папино место. Ничего особенного, просто лужайка на склоне холма. Ее хозяином вроде когда-то был кто-то из папиных предков. Место и вправду хорошее, тихое такое. И профессор Джилсон сказал, что эту лужайку, скорее всего, никогда не застроят, потому что далеко слишком и склон очень крутой. Перелезла я через забор по таким деревянным ступенькам… перелезла и ушла подальше в поле. Высыпала пепел в высокую траву, в цветы. Надо было его разбросать посильнее, наверное, но я так плакала и руку не могла просунуть в пакет. Мне казалось, это грубо, понимаете?