Книга Русскоговорящий - Денис Гуцко

Оставшись один, Митя поправил оттянутый кобурой ремень и вдохнув пару раз студёного воздуха, вошёл вовнутрь, в крохотный мраморный вестибюль. Здесь, в углу, который гирляндами по три штуки сплошь закрывали аж шесть батарей, он вполне мог рассчитывать на несколько минут уютного одиночества. Он любил такой уют на бегу, сочинённый в первом подвернувшемся месте.

Митя вытянул спину вдоль батарей, прикрыл глаза и представил себя сидящим за столиком «Аппарата».

…Он поставил перед каждым порцию водки с тоником и сел. В «Аппарате» было шумно. Музыкальный центр качал армянскую музыку. Гуляли родственники Арсена: у его троюродного племянника в Ереване родился сын. Блюз их интересовал мало, хотя Арсен уверял, что можно будет играть обычный репертуар. Стали просить шансон, но шансон ребята не играли принципиально — так решили, «дабы не пополнять список безликих кабацких групп», как сказал Генрих — и после нескольких исполненных мелодий музыканты сошли в зал. По той же самой причине — дабы не пополнять список безликих — группа до сих пор не имела названия, ни одно из предложенных Генриху не нравилось.

— Сегодня я пью, — заявил Стас. — И если они попросят сыграть, имейте в виду, я играю только «Собачий вальс».

Он выглядел огорчённым: вряд ли Арсен заплатит им за этот вечер, в который они отыграли не больше получаса.

— Может, всё-таки поработаем? — предложила без всякого энтузиазма Люся.

— Да брось ты! — отмахнулся Стас. — Сказали же тебе: что-нибудь понятное.

— «Мурку» давай, «Мурку», — огрызнулся Витя-Вареник, намекая на сцену из фильма «Место встречи изменить нельзя».

Люся вопросительно кивнула в сторону парочки, рассаживающейся за самым неудобным столиком напротив подиума. Судя по тому, как удивлённо осматривали они зал и пустой подиум с закрытым пианино и зачехлённой гитарой, эти двое пришли слушать блюзы.

— Для них? — Стас прищурился, всматриваясь в посетителей сквозь низкий свет и табачное марево. Мужчина как-то излишне аккуратно раскладывал на столе сигареты, зажигалку, ставил пепельницу строго в центр. Женщина, приподняв подбородок, вертела головой: здесь приносят, или надо самим подходить?

— Не-ет, — заключил Стас, изучив их. — Любовники от скуки. Они меня не возбуждают.

Генрих поставил локти на стол. Видно было, что в нём шевелится какая-то мысль, вовсе ему не безразличная, и это само по себе настораживало. С Митей он спорил охотно. Особенно, если рядом была Люся. Да, так оно и оказалось: Генрих решил поспорить.

— А всё-таки, ты не прав, — обратился он к Мите.

На него зашикали все разом, даже Витя-Вареник, развалившийся в глубине ниши, в знак протеста мотнул головой.

— Бросьте, — взмолилась Люся. — Всё равно ни до чего не договоритесь.

Обычно во время таких споров она уютно садилась возле Мити и сидела, не говоря ни слова. И было трудно понять, слушает ли она, или просто наблюдает за спором, как наблюдают за огнём или за чужой работой. Но Генрих был настроен на битву, Генрих выставил палец вверх:

— Минуточку! Я хочу разобраться.

— Как тогда, в Питере? — сказал вдруг Витя-Вареник, качнувшись на стуле.

Его реплика притормозила затевающийся спор.

Все знали, о чём идёт речь. Витя-Вареник вспомнил о той поездке на Фестиваль блюза, когда они влипли в историю с толстолобиками и когда он, собственно и стал Витей-Вареником. Тогда в гостинице, после того, как Генрих решил выяснить у больших ребят, занявших их забронированный номер, почему они так себя ведут — как-то очень естественно, как вспышка зажигалки после просьбы прикурить, началась драка, больше походившая на избиение младенцев. В самый критический момент из распахнувшегося лифта с огромным подносом свежевылепленных, присыпанных мукой вареников, вышла гостиничная повариха. Что занесло её на этаж, куда и откуда она направлялась с парой сотен сырых вареников, осталось загадкой. Ей бы обратно в лифт и дёру, но она как была, с подносом, шагнула к побоищу и очень строго крикнула:

— А ну, перестать!

Толстолобики к этому моменту добили музыкантов. Генрих истекал кровью, Витя пытался выползти из-под перевёрнутого дивана, которым его накрыли — но тщетно: габаритный тип прыгал на диван, и вгонял Витю обратно. Один Стас кое-как отбивался сорванной со стены репродукцией «Девочки с апельсинами», разбрасывая вокруг осколки стекла. Зычный окрик поварихи заставил всех обернуться. В этот-то миг Витя вырвался из своего диванного плена, и выхватив у поварихи поднос, атаковал им врага. Вареники полетели фонтаном по холлу, взмыло мучное облако, и поднос мелькал, как щит Ахилла.

— В лифт! — кричал Витя. — В лифт!

Они спаслись бегством. На улице Витя остановил проезжавшую мимо машину, наклонился в салон и спросил, с трудом переводя дыхание:

— Шеф, на вокзал?

Но водитель молчал, глядя на Витю широко раскрытыми глазами.

— На вокзал, — настаивал тот.

И тут Люся, услышав топот за спиной, крикнула, торопя его:

— Витя, вареник! — и указала на его лоб, по которому от виска до виска был размазан вареник.

…Видимо, каждый из музыкантов вспомнил эту историю — их первую и последнюю попытку войти в высшее общество.

— Да, Витюш, — сказал Стас. — Он тогда здорово разобрался. Саксофона жалко.

Но Генрих не стал отвлекаться на анекдоты.

Генрих не спеша отпил из своего стакана. Водка-тоник — непременная смесь во время их битв. Стоит разгореться очередному спору, как кто-нибудь говорит: «Стоп. Я пошёл». Или встаёт молча и направляется к бару. И спорщики ждут, как разведённые по углам боксёры. Сегодня это была четвёртая порция, но спор забуксовал и утих, а Генрих не может бросить дело незаконченным. Генрих — революционер без революции. В каждом его жесте и выражении лица просвечивает критическое недовольство окружающим его миром. Ему бы в пекло, на рожон. Но он играет блюз.

— Вот ты говоришь, всё из-за того, что мы лишены культурной традиции, так? — Генрих по-дирижёрски повёл рукой. — Что советское-де схлынуло, а русского под ним не обнаружилось.

— Верно, — коротко подтвердил Митя, будто отвечал на вопрос учителя. — Говорю так.

А всё-таки, хоть и был Генрих пианист и даже иногда композитор, хоть и сиял харизмой и холёными ногтями, Люся сидела не возле него, а возле охранника Мити.

— В чём же она, русская традиция? Кто и когда её щупал?

— Я, — встрепенулся заскучавший было Стас. — В прошлую субботу. И, верите, опять до половины третьего. До пол-третьего! Сам себе удивился. Такая тр-р-радиция, знаете, мощная… — он изобразил эту мощь растопыренными локтями.

Но Генрих бровью не повёл. Он чётко держал цель. На Люсю он не смотрел. И поскольку то было единственное направление, которого избегали его разгоревшиеся глаза, Стас и Витя, восполняя этот пробел, вместо него посматривали на Люсю после самых удачных его реплик. Но Люся, казалось, больше не слушала их спор. Она наблюдала за торжеством по поводу рождения в далёком Ереване мальчика, которого нарекли Георгием. Как раз сейчас гостей обходили с подносом и они выкладывали на него эффектными, как бы пританцовывающими жестами купюры.