Книга Ангел Западного окна - Густав Майринк

Сквозь полусомкнутые веки император читает мои мысли. Насмешливо кашляет:

— Превращайтесь в короля, сэр! И вы сразу поймёте, как тяжела корона. Тот, кто не обрёл самого себя и не стал двуглавым, как орёл нашей империи, тому не следует тянуть руки к короне — будь то земной королевский венец или тиара адептата.

И император погружается в сон, как давным-давно выбившийся из сил путник. Голова моя шла кругом… Ну откуда знать этому фантастическому старику, сидящему передо мной в выцветшем кресле, о моем самом сокровенном?! Как он мог догадаться?.. И мне сразу вспомнилась королева Елизавета: разве и с её губ не слетали порой слова, явно внушенные свыше, которые она лишь, как медиум, повторяла?! Слова из мира иного, бросить якорь в потусторонних бухтах которого надменная английская королева, занятая сугубо земными делами, никогда бы не помыслила!.. И вот теперь: император Рудольф! Он тоже! Какая все же странная аура окружает тех, кто восседает на троне! Быть может, они — тени, проекции каких-то абсолютных существ, коронованных «по ту сторону»?!

Император внезапно вскидывает голову:

— Ну так как же порешим с вашим эликсиром?

— Как пожелает Ваше Величество.

— Хорошо. Завтра в это же время, — коротко бросает император. — О нашей встрече — никому. Это в ваших же интересах.

Я молча кланяюсь… Свободен? Как будто да… Император вновь начинает клевать носом… Я подхожу к низкой двери, открываю — и в ужасе отшатываюсь: угрожающе обернув ко мне жуткий зев, за порогом вскакивает какое-то огненное чудовище. Демон, явившийся из преисподней? Присмотревшись, я понимаю, что передо мной гигантский лев, но мне от этого не легче. Зверь близоруко и зло щурит на меня свои зелёные кошачьи глаза, потом, оскалившись, с голодным видом облизывается… Шаг за шагом я отступаю пред этим стражем порога, который бесшумно и лениво протискивается в дверь. Вот он по-кошачьи выгибает спину, явно готовясь к прыжку… Парализованный смертельным ужасом, я вдруг понимаю: это не лев! Дьявольский лик в огненно-рыжей гриве… он ухмыляется… скалит зубы в свирепом смехе… это — лицо Бартлета Грина! Я хочу закричать, но язык не повинуется мне…

Тогда император как-то особенно цокает языком, рыжее чудовище поворачивает голову, послушно подходит к креслу Рудольфа и, урча, вытягивается рядом; в прихожей что-то зазвенело, когда могучее тело опустилось на пол. Слава Богу, это всё же лев! Гигантский экземпляр берберского льва с огненной гривой.

Снаружи, за окном, Олений ров шелестит кронами деревьев…

Император кивает мне:

— Видите, какая у нас надёжная стража. «Алый лев» всегда на пороге тайны. Для пущего устрашения самозваных детей доктрины. Ступайте!

В мои уши врывается дикий шум. Дым коромыслом… Гремит разухабистая танцевальная мелодия… Какое-то огромное помещение… Ах, ну да: это же пир, который мы с Келли даём в честь славного града Праги в большой зале ратуши. В голове гудит от грохота и топота хмельной толпы, от заздравных криков, которые одновременно вырываются из множества глоток. Келли, качаясь как в сильнейший шторм, бредёт ко мне с братиной, полной пенного богемского пива. Выражение лица самое вульгарное… Омерзительно пошлое… Крысиную физиономию бывшего продувного стряпчего сейчас не скрывают начесанные волосы. Отвратительные пунцовые шрамы пылают на месте отрезанных ушей.

— Братан, — брызжет слюной мой подгулявший компаньон, — бр… братан, до… доставай алую пу… пудру… Э-эх, до дна, г… говорю я тебе, всё р… равно н… ни гроша, бр… братан!

Брезгливая тошнота подступает к горлу — и страх…

— Как? Уже все спустил? То, что я, надрывая душу, месяцами вымаливал у Ангела?!

— Ч… что мне до т… твоей р… рваной души, бр… братан? — лепечет блаженно пролет. — Д… давай пудру и с… сматываемся отсюда!

— И что дальше?

— Д… дальше? Обер-бургграф им… императора Урсин граф Розенберг, п… придворный дурак, уж… жо не откажет нам в монете…

Слепая ярость вскипает во мне. Ничего не видя перед собой, бью наудачу… Братина с грохотом летит на пол, забрызгав мой лучший камзол вышгородским пивом. Келли изрыгает проклятия. Дрожащее жало ненависти то здесь, то там мелькает вокруг меня в пелене кутежа. А музыка в зале наяривает:

Три гроша, три кружки,

три шлюхи — и хва…

— Строишь из себя, аристократишка?! — вопит шарлатан. — Пу… пудру, тебе говорят!

— Пудра обещана императору!

— Пусть ваш император меня…

— Молчать, негодяй!

— Ты, баронет с большой дороги! Кому принадлежат шары и книга?

— Интересно, что бы ты без меня с ними делал?

— А кто свистит Ангелу: апорт?! Э?..

— Ничтожество!

— С… святоша!

— Прочь с моих глаз, мерзавец, или…

— Чьи-то руки обвиваются сзади вокруг плеч и парализуют удар моей обнаженной шпаги… Яна, рыдая, повисает у меня на шее.

На мгновение я снова тот, кто сидит за письменным столом, не сводя завороженных глаз с чёрного кристалла, — но лишь на один краткий, мимолетный миг, потом моё Я, как влага в сообщающихся сосудах, опять переливается в причудливую ёмкость по имени Джон Ди и меня вбирает в себя самый древний и запущенный квартал средневековой Праги. Иду куда глаза глядят… Чувствую смутную потребность занырнуть в самую глубину мёртвых стоячих вод, зарыться с головой в донный бархатный ил той безымянной, бессовестной, бесчестной черни, которая заполняет тупое однообразие беспросветных будней удовлетворением своих чадных инстинктов: утроба, похоть…

Что есть конец всякого устремления? Усталость… Отвращение… Разочарование… Дерьмо аристократа ничем не отличается от дерьма плебея. Процесс пищеварения у императора такой же, как у золотаря. Какое заблуждение взирать на свитое на вершине Градчан императорское гнездо как на небеса! Да и небеса… Чем, собственно, одаривают они нас? Дождь, промозглый туман, бесконечная слякоть грязного, мокрого снега… Часами хлюпаю я в этих небесных экскрементах, которые мерзкой липкой массой — нечего сказать, манна небесная! — обрушиваются со свинцовой высоты… Ангелическая перистальтика — отвратительно, отвратительно… Тут только я замечаю, что меня опять занесло в гетто. К отверженным из отверженных. Ужасная вонь царит здесь, где обитает по чьей-то злой воле скученный на нескольких переулках целый народ, который совокупляется, рожает, растёт и умирает слоями — на кладбище настилая мёртвых на истлевшие останки своих предшественников, а в сумрачных жилых башнях — живых над живыми, как сельдь в бочках… И они молятся и ждут, стирают себе колени в кровь, но — ждут, и ждут, и ждут… век за веком… ждут Ангела. Ждут исполнения Завета…

Джон Ди, что твои молитвы и ожидание, что твоя вера и надежда на обещания Зелёного Ангела рядом с ожиданием, верой, молитвой и надеждой этих несчастных евреев?! А Бог Исаака и Иакова, Бог Илии и Даниила — разве Он менее велик и менее твёрд в своих обещаниях, чем Его слуга Западного окна?..