Книга Иван Калита - Максим Ююкин

— Зачем тебе подвергать опасности свою жизнь? — спросил Федор. — Давай лучше я сперва поеду в Орду и разузнаю, можно ли склонить цесаря к милости.

— Чтобы я бросил свое дитя в пасть к хищному зверю! — в ужасе вскричал Александр Михайлович. — На что мне княжение, ежели некому будет его передать?!

— Вряд ли цесарь повелит убить меня: я ничем его не прогневал, — рассудительно возразил княжич и с невеселой усмешкой добавил: — Если же ты погибнешь напрасно, за мою жизнь все равно много никто не даст.

— Боже, почто ты призываешь детей к ответу за грехи отцов?! — с искаженным мукой лицом прошептал князь.

2

«Надоело зайцу бегать от охотников», — усмехнулся Узбек, узнав о намерении бывшего тверского князя сдаться на его милость. За долгие годы, прошедшие после восстания в Твери, его гнев на мятежного князя поутих, как затухает огонь, не находящий более себе пищи, а потому он охотно обнадежил прибывшего в Орду Федора относительно своего согласия предать прошлое забвению.

— Но пусть он лично изъявит нам свою покорность. Мужчине следует самому отвечать за свои дела, а не прятаться за неокрепшую спину юноши, — насмешливо заметил он, вызвав угодливый смешок среди толпившихся позади ханского трона придворных.

— Мой отец и сам желает встречи с тобою, великий цесарь, — подавив обиду, поспешил уверить его Федор.

Подозвав движением пальца одного из слуг, Узбек что-то сказал ему. Слуга удалился. Через некоторое время в приемный зал ханского дворца вошел немолодой человек с выпуклыми сизыми мешками под глазами и острой, на китайский манер, маленькой бородкой.

— Мурза Авдул поедет с тобой к твоему отцу и передаст ему наш ответ, — обратился Узбек к Федору и, предостерегающе подняв палец, добавил: — Только лучше ему не тянуть с приездом!

Как на крыльях мчался Федор назад в Плесков. Ханский посланец едва поспевал за ним, хотя и был несравненно лучшим наездником. Уже через две седмицы княжич со слезами радости обнял отца, не находившего в его отсутствие себе места от тревоги, и рассказал ему о своей беседе с ханом. Не сказав ни слова в ответ, Александр Михайлович отправился в молельню и долго творил земные поклоны, а затем почти до рассвета сидел, согнувшись над свитком, и, скрипя пером, при трепетном свете свечи писал к митрополиту Феогносту: «...в сей судьбоносный час своей жизни я, святейший владыко, как никогда нуждаюсь в твоем благословении. Угождение своей гордыне привело меня к неисчислимым бедствиям. Ныне же огнь страстей, отпылав, оставил в моей душе лишь черные угли смирения и самой робкой, едва тлеющей надежды... Помолись за меня, отче, да помилует господь мою грешную душу».

3

Заверения Узбека в готовности даровать ему прощение не вселили в Александра Михайловича уверенность в том, что затеянное им предприятие обречено на успех: сын Михаила и брат Дмитрия слишком хорошо знал, сколь изменчива и непредсказуема воля грозного ордынского владыки. Поэтому Александр переступил порог ханского дворца с тем чувством обреченной решимости, с каким воин идет в неизбежный, но заведомо тяжелый бой, из которого не особенно рассчитывает вернуться живым. Правда, не унаследовав от отца присущую тому бесшабашную воинственность, Александр Михайлович за всю свою жизнь не участвовал ни в одном большом сражении, однако сейчас он ощущал себя ратоборцем, жертвующим собой ради будущего своих детей. Когда преисполненный неприступной важности бегеул подвел князя, уже прошедшего между богомерзких очистительных огней и отдавшего служителям свой меч, к украшенным растительным узором и изречениями из корана золотым дверям, за которыми находился человек, вольный одним своим словом решить его судьбу, сердце Александра отчаянно заметалось в груди, точно рвущаяся на свободу птица. «Зато дети мои, быть может, не помрут изгоями», — мысленно сказал себе князь и, сделав резкий выдох, словно собираясь одним глотком выпить целый скобкарь хмельного напитка, с почтительно склоненной головой, но твердым шагом вступил вслед за бегеулом в сияющее множеством огней, убранное коврами и поблескивающее золотой отделкой огромное помещение. Перед тем как приблизиться к Ханскому престолу, полагалось пройти под натянутой на двух золотых столбиках веревкой — символом покорности: чем более благоволил хан к посетителю, тем выше была натянута веревка, тем меньше приходилось гостю сгибать свою шею. Александр с удивлением увидел,что веревка висит довольно высоко; это было добрым знаком. Слегка приободрившись, князь, всем своим видом изъявляя повиновение, приблизился к подножию трона и, все еще не смея поднять глаз, уткнулся лицом в мягкую ласкающую прохладу шелкового ковра. Тут он услышал над собой приятный низкий голос, звучавший, как показалось Александру, весьма доброжелательно. Толмач стал переводить.

— А, князь Искендер! — молвил Узбек. — Ты долго пренебрегал нашей волей и тем доставлял нам весьма большое огорчение — ведь отца всегда огорчает неповиновение со стороны детей. Но теперь, похоже, ты наконец одумался. Что ж, послушаем, что ты сможешь сказать в свое оправдание.

Ожидавший сурового приема Александр был глубоко тронут этими милостивыми словами. Он поднял на хана часто помаргивающие глаза.

— Великий цесарь! — прерывающимся от волнения голосом начал он. — Мне нечем перед тобою оправдаться: я кругом виноват. Я поднял тверской люд супротив твоего посла и сродника, ибо боялся, что он отберет у меня власть; я хоронился столько лет в Плескове и Литве, не желая исполнить твою волю, и был готов противодействовать ей силой оружья. Я сознаю, что заслуживаю кары, и смиренно ожидаю твоего приговора.

Узбек с улыбкой повернулся к приближенным и что-то сказал им. В ответ раздались одобрительные восклицания, на князя обратились любопытные улыбающиеся лица. Александру, переживавшему самые длинные мгновения в своей жизни, этот короткий разговор переведен не был.

— Да, князь Искендер, — обратился хан к посетителю, — ты действительно заслужил смерть, и не один раз. Даже если бы у тебя было несколько жизней, ты все равно не смог бы оплатить ими все свои преступления. — Узбек сделал паузу и не без лукавства взглянул на понуро опустившего голову князя. — Но твое раскаяние искупает все твои вины. Ты прощен и можешь возвращаться в Тверь. Великим князем ты уже не будешь, но твоего родового улуса мы тебя лишать не намерены. Надеемся, что все произошедшее с тобой станет для тебя хорошим уроком на будущее.

Александру показалось, что он видит сон. Раскрыв рот, он с таким нелепым видом уставился на хана, что тот рассмеялся. Осознав, что все происходит наяву, князь не мог сдержать своих чувств: в исступлении он припал к сделанным из тончайшей телячьей кожи, выкрашенным в голубой цвет сапогам Узбека и щедро омочил их слезами радости и благодарности.

4

Кирилл проснулся на рассвете. С опаской покосившись на лежавшую рядом жену — Марья ровно и бесшумно дышала во сне, натянув одеяло выше подбородка, — он осторожно, стараясь не шуметь, сел на постели и, нащупав пальцами ног кожаные домашние черевьи, крадучись, на цыпочках вышел из опочивальни, на ходу запахивая новый зеленый опашень. Не желая тревожить спавших еще домочадцев, Кирилл решил скоротать время до завтрака, в одиночестве прогуливаясь по своим новым, недавно достроенным хоромам. Здесь ему все пока было в диковинку, точно в гостях. Боярин медленно шел по переходу, придирчиво заглядывая в каждый угол, попробовал на прочность перила лестницы, с гордостью провел рукой по гладким и теплым, как кошачий бок, округлостям свежей еловой стены; по его губам блуждала довольная улыбка. Не ждал Кирилл, не надеялся, что на старости лет снова обретет уважение к себе и будет без страха смотреть в будущее. Даже внешне боярин в последнее время изменился: еще недавно ссутулившийся, с потухшим взглядом, он коряво ковылял, по-стариковски опираясь о палку; а сейчас погляди — орел! Расправивший плечи, с горделиво поднятой головой, с неведомо откуда взявшейся молодой упругостью в походке, Кирилл даже казался выше ростом. Жаль только, недолго уж им с Марьей тешиться в этих огромных хоромах уютом и покоем... Но ничего, зато детям теперь есть что оставить. Впрочем, что значит оставить? Этот дом и есть их, их сильными молодыми руками возведен он в этой чаще, прежде населенной одними зверями и птицами. Немного бы он настроил один, в такие-то годы. Великое дело — добрые сыны, истинное благословенье божье! Вдруг улыбка сошла с лица Кирилла, из груди вылетел тихий вздох. Так-то оно так, да вот только не все в жизни отроков идет так, как хотелось бы отцу. Недавно вот Степан жену потерял; угасла невестушка, так и не успев потешить стариков внуком. Оно, конечно, дело невеселое — в его ли годы во вдовцах ходить! — только все равно что-то уж больно близко к сердцу принял Степан свою утрату: почитай, три месяца из своей горницы не выходил, на глазах чахнул, а потом взял да и ушел в монастырь. Жалко, конечно, было отцу расставаться с сыном, да не в том суть — дай боже, чтобы хоть там нашел он спасение от грызущей его скорби, да ведь от нее, проклятой, за монастырскими стенами не спрячешься, она-то внутри!